его имущество, его женщин, товары и богатства. А помимо "канта" есть крупные суда, принадлежащие рабам аскии от Гоимы до Гадай[329], — их будет тысяча судов, не считая лодок купцов, дочерей аскии и жителей города. А число мелких судов, находящихся там, достигнет, я думаю, шестисот или семисот. Нет, я не вижу совета лучшего, чем совет этого факиха, не отклоняйте его!”
И сказал тот факих: “Если они отклонят этот совет и отбросят его, то для них наступит суровый день, [в который] ты увидишь женщину, взявшую в руку свое дитя, а в другой ее руке [будет] миска, полная золота. Она будет искать, кто бы ее и ее ребенка доставил и перевез бы за реку за это золото, но не найдет того, кто бы ее доставил”. Так и было в день, когда аския вернулся к ним из битвы с марокканцами разгромленным: ты видел женщину с миской, полной золота и прочего в руке, умоляющую со слезами владельца лодки: “Перевези меня — и это твое!”, но не находящую того, кто [хотя бы] обернулся к ней.
Мне рассказал шейх Мухаммед Дьяките, внук хатиба Мухаммеда Дьяките, что указанный факих, который посоветовал перевезти за реку жителей Гао, был альфа Кати[330]. Когда же люди воспротивились осуществлению его совета, он рано на следующее утро отправился обратно в свою область. Аския снабдил его на дорогу ста тысячами раковин [каури] и десятью прислужниками. И он ушел после того, как аския упрашивал его, чтобы он подождал, пока аския не вернется из сражения с врагами; но альфа не согласился. Известие о разгроме войска аскии настигло его /152/ в области Ганто[331]. Шейх Мухаммед Дьяките вспоминал, что он пришел к альфе Кати ранним утром этого дня. “И сказал он мне: ”О Мухаммед, если бы принял аския мои слова, то не было бы над ним подобного этому разгрому!", — а потом заплакал и сказал: "Нет силы, кроме как у Аллаха! Все мы принадлежим Аллаху, и к нему мы возвратимся!"”
Я видел записанным рукой факиха имама Абу Бакара-Сун ибн Омара, будто сражение между аскией Исхаком и марракешцами [было] в Сонкийе, в окрестностях Тондиби, после восхода солнца во вторник шестнадцатого джумада-л-ула девятьсот девяносто девятого года [12.III.1591]. Он говорил с записи кадия Махмуда ибн ал-Хаджа ал-Мутаваккиля Кати, да помилует его Аллах, что начало битв и столкновений между обеими [армиями] было в Сонкийе, и это было первое из трех мест, в которых они бились. Но раньше мне помнилось, что Сонкийя — это место второй стычки, которая случилась у них ночью.
А то, почему погибло дело сонгаев и Аллах рассеял их объединение и покарал их тем, над чем они насмехались, — это суть отклонение от истин Аллаха, бесчинство рабов, гордыня и заносчивость знатных. Город Гао в дни Исхака был предельно развращен и [полон] откровенных крупных преступлений и неугодных Аллаху деяний. И распространились бесстыдства — так что они создали [даже] начальника для прелюбодеев, сделали ему барабан, и перед ним разрешали [прелюбодеи] споры свои друг с другом и прочее, чем бы был обесчещен упоминающий его и рассказывающий о нем, обладатель сообщений. Все мы принадлежим Аллаху, и к нему мы возвратимся.
Тогда аския Исхак бежал, пока не остановился в местности Барха[332]. Он собирался направиться в Денди, но его люди воспротивились ему, и аския вернулся и переправился через Реку — а с ним было его войско, — пока не стал в месте, называемом Барха. Он выслал тысячу всадников, назначив их начальником своего брата баламу Мухаммеда-Гао и приказав им напасть на войско Джудара. Но когда те отошли от /153/ него на одни сутки, то низложили аскию Исхака, возвысили Мухаммеда-Гао и сделали его государем Сонгай. Он провозгласил себя султаном и остался там, [где был]. Когда дошло до аскии Исхака известие о том, что они его низложили и возвели на престол Мухаммеда-Гао, он выступил, направляясь в сторону Гурмы[333]. С ним был небольшой отряд его друзей, в их числе Улд-Бана. Он вез много золота и серебра из государственной казны, что была с ним. Он отобрал из царских коней тридцать отборных лошадей среди местных и чистокровных, которых он вел с собою, сорок рабов-евнухов, знамена (а их было двенадцать царских стягов), царский барабан и меч аскии Мухаммеда, который тот привез из своего хаджжа (а мы ранее уже говорили о происхождении меча, о том, что о нем говорят, и о разногласиях в речах людей относительно того, в руки которого из аскиев Когда Исхак отправился в бегство, его сопровождали те, кто там с ним был из его воинов, так что уходили они вместе с ним. Когда же они захотели оставить его и возвратиться, то сошли со своих лошадей, делая вид, что плачут об уходе аскии, и простились с ним. Потом хи-кой сказал ему: “О аския, ведь ты уносишь казну нового аскии и уносишь вещи, которые не уносил ни один царь из числа аскиев, низложенных или изгнанных до тебя! Мы же ответственны за них и подлежим за то наказанию со стороны того, кто пришел к власти после тебя!” Аския сказал: “Что это такое?” Хи-кой ответил: “Эти знамена!” “Ты прав!” — сказал аския и отдал их. Потом сказал: “Осталось ли у меня что-либо еще?” Тот ответил: “Эти лошади — это лошади под седло аскии...” Исхак вернул из них пятнадцать, а пятнадцать оставил [себе]. Потом сказал: “Чего ты хочешь после этого?” Хи-кой ответил: “Этот дин-тури!”[334]. И аския вернул его, потом спросил хи-коя: “Осталось ли что-нибудь еще?” Тот ответил: “Твой сын Албарка — ты не должен его уводить, это не по обычаю. Потому что всякий, кто был свергнут, когда бежал, не брал с собой своего сына. Напротив, он его оставлял, ибо тот — собственность государя, который пришел к власти после него, и он — сын последнего!”[335]. Но аския Исхак ответил ему: “То, что ты помянул, /154/ не тайна для меня. Я знаю, что смещенный аския не уводит своего сына — но то [бывает], лишь когда после него приходит к власти один из сыновей его отца; ребенок остается у того, и [считается] он его сыном. Но нынче к власти после меня придет только Джудар, и я не оставлю ему свое дитя, чтобы тот его сделал рабом или продал. И если ты хочешь отобрать у меня моего