Ползать и лежать
Я прохожу мимо входа в шахту, и случается то, чего я никак не ожидал: какой-то рабочий машет рукой, приглашая пройти внутрь.
Я оглядываюсь назад, но за спиной у меня нет никого, к кому он мог бы обращаться. Он смеется и кричит что-то своим напарникам, и скоро я уже оказываюсь в преддверии шахты. Мужчины опираются на лопаты, поправляют кепки и улыбаются мне. Откуда я пришел? Сколько я уже прошел? Обедал ли я сегодня? Мимо нас грохочут ленточные конвейеры, перевозящие уголь. В воздухе висит завеса пыли, и лица мужчин под слоем угольной черноты выглядят как карнавальные маски.
Я провожу здесь немного времени, поскольку мне не хочется навлечь на гостеприимных шахтеров гнев начальства. И все-таки пару познавательных вещей мне удается вынести из шахты и из нашего разговора.
Первое: работа в шахте тяжелая, но здесь платят лучше, чем где-либо еще. Второе: в паре километров отсюда находится пещерный храм, больше и красивее, чем те, в которых я уже бывал.
Они оказались правы. Храм Великого Будды в Биньсяне – действительно впечатляющее зрелище. Высотой в пять этажей, с элегантно изогнутыми фронтонами, венчает он скалистый склон и смотрит с высоты на мощеный двор. Люди с такой высоты кажутся совсем крохотными. Внутри храма находятся входы в пещеры, в одной из которых можно увидеть Великого Будду. Его двадцатиметровая статуя сидит в полумраке: золотое лицо и полузакрытые глаза немного напугали меня в темноте.
На выходе из пещер пожилой человек подзывает меня жестом и спрашивает: «Откуда?» Он угощает меня семечками дыни из своей ладони. Некоторое время я стою и щелкаю их. Люблю ли я китайскую кухню, интересуется он, и очень удивляется положительному ответу.
– Я думал, немцы ненавидят нашу еду.
Я спрашиваю его, с чего он это взял, и он рассказывает мне о немецких рабочих, которые реставрировали здесь храм пару лет назад.
– Они были огромные. – Он высоко поднимает руки, чтобы подчеркнуть их размеры. Дынная семечка подлетает в воздух. – Такие же огромные, как ты! Только гораздо толще!
Каждое утро автобус привозил сюда огромных толстых немцев. Они добросовестно выполняли свою работу, а по вечерам автобус забирал их обратно. Но к китайской еде они ни разу не притронулись.
– Они ели только хлеб и помидоры. Сырые помидоры! – Он с усмешкой смотрит на меня. – Ну скажи, как они смогли так растолстеть на этой еде?
Он тихо посмеивается. Мне тоже пришелся по душе этот помидорный отряд из Рурского региона. Ездить по понедельникам из Ботропа в Биньсянь, чтобы реставрировать статую Будды и жевать один хлеб!
– Я думаю, они просто боялись за свои желудки, поэтому брали еду с собой, – говорю я, и, когда старик с сомнением на меня смотрит, я рассказываю ему, как трудно приходится европейцам в Китае. Постоянный понос и судорожные поиски туалетов.
– …но со временем привыкаешь, и все нормализуется! – спешу я успокоить его, когда замечаю сочувствующий взгляд. Потом я перевожу разговор на тему Культурной революции и рассказываю о том, что грустно повсюду видеть обезглавленные статуи.
Старик качает головой:
– Это не Культурная революция. Это Тан У-цзун.
Он рассказывает мне об императоре династии Тан, который правил почти двести лет спустя после У Цзэтянь и вошел в историю как преследователь буддистов. Он считал буддизм иностранным злом, угрожавшим его господству. По его приказу были разрушены тысячи храмов, а сотни тысяч монахов заставили вернуться на мирское поприще, чтобы уничтожить их веру и лишить возможности проповедовать.
– Отрубая голову статуям, он как бы говорил: я сильнее, чем они! – поясняет старик.
На следующий день я снимаю свою куртку. Я хожу в одной футболке, но мне все равно жарко. Небо ясное, лишь пара облачков, повсюду вокруг раскидистые деревья. Земля меняется с каждым шагом: то несколько миль вокруг нет ничего, кроме пыли, то природа снова расцветает садами. Мост на сваях приподнимает дорогу высоко над окрестностями. Он описывает длинную кривую, и, проходя по нему, я вижу тени далеко внизу, в том числе и свою собственную.
Я всего лишь крошечная точка, медленно движущаяся вперед. Под мостом протекает коричневая река. Кто-то гонит корову вброд, вдали видны дома и поля. Я смотрю сам на себя, как я точкой передвигаюсь по мосту, и где-то внутри, в животе, у меня что-то сжимается от счастья.
Люди в деревнях веселятся. Зима прошла, а лето еще не началось, а тут еще ко всеобщей радости появляется бородатый иностранец. Однажды мне навстречу выходит целая толпа, это похоже на маленький праздник на обочине. Знаком ли я с А Ганом, спрашивает чей-то голос, и все вокруг хохочут. Опять этот Форрест Гамп! Другой высмеивает лыжные палки, купленные мною в Сиане: может, я ищу тут горнолыжный склон? Взрыв хохота.
Лишь один маленький мальчик остается серьезен. Он внимательно рассматривает меня и спрашивает:
– Ты американец или японец?
Я с трудом подавляю смех, потому что вижу, что мальчик не шутит.
За миской лапши я узнаю, что раньше здесь никогда не останавливались иностранцы. Иногда их можно увидеть в автобусах или машинах, на мотоциклах или велосипедах, но они всегда проезжают мимо.
– Они глупые, – машу я рукой. – Если они не догадываются здесь остановиться, то сами и виноваты.
Смех, хлопанье друг друга по плечам, вторая порция лапши, веселая групповая фотография. День удался.
Через несколько километров я вижу человека, который не идет, а ползет. Должно быть, это женщина, хотя я не могу разобрать лица. Она одета в толстое пальто, вокруг головы повязан платок, который когда-то наверное был белым. На руках у нее рабочие перчатки, на коленях подушечки. Она держит голову опущенной вниз и передвигается на четвереньках в том же направлении, что и я.
Я озадачен. Последний раз за этим занятием я видел людей перед храмом Джоканг в Лхасе. Там верующие сотни раз ритуально бросались на землю, причем молодые вдвое чаще, чем старые.
Куда направляется эта женщина? Впереди нас расположены мусульманские районы, и если она хочет попасть в Тибет, то ей разве не следует двигаться южнее? Не ошиблась ли она в выборе маршрута? Я откашливаюсь и осторожно обращаюсь к ней, но она даже не поднимает на меня головы. Сзади приближается велосипедист. Круглыми глазами он смотрит сперва на меня, потом на нее, а когда я поднимаю руку и прошу его остановиться, он кажется окончательно сбитым с толку.
Я спрашиваю его о ползущей женщине, и он машет рукой.
– Она сумасшедшая! – говорит он с кривой ухмылкой. – Просто игнорируй!
Сумасшедшая? Эта мысль как-то не пришла мне в голову. Разве сумасшедшие надевают перчатки и наколенники, прежде чем ползти куда-нибудь?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});