class="p1">– Напиши: «Надя Love».
Шарли серьезно посмотрела на него.
– Получится очень красивая татуировка. Это для Нади ты хотел проколоть бровь?
Он кивнул.
– Ее зовут Надя Интерланги. Она уже большая, из старшего класса. Папа говорит, что разница в возрасте не имеет значения.
Шарли ущипнула его за подбородок. Он наклонился и чмокнул ее в щеку. Она тут же воспользовалась случаем:
– Ты уверен, что не хочешь отпустить Ксавье-Марселя…
– Ксавье-Люсьена.
– …на свободу?
Он помотал головой. Нет. Не сейчас.
К ним бежала Дезире, разбрызгивая ногами вязкий серый песок.
– Смотрите! Головки! Улыбки!
Она нашла шесть камешков, на которых море или, может быть, случай нарисовал глазки, ротики – улыбающиеся, устрашающие, смешные и грустные лица. Гарри полюбовался немного, но Ксавье-Люсьен тянул за веревочку в сторону дома (вероятно, тоже случайно), и он поднялся по утесу в Виль-Эрве, где его ждала самая удивительная встреча.
* * *
Она случилась под Макарони, куда никто никогда не забирался, только если надо было убрать что-нибудь в стенной шкаф. Потолок в этом углу был слишком низкий, наклонный, место неосвещенное и полное пыли. Так что никто туда не наведывался, кроме Гарри, когда он бывал на каникулах в Виль-Эрве, ему там было как раз по росту, и кроме Майкрофта, которому места, где не бывает людей, подходили лучше всего.
Мальчик и крыса столкнулись там буквально нос к носу.
Майкрофт не поспешил унести ноги, как уносил их от любого из обитателей дома. По двум причинам: он знал, что ему нечего бояться такого маленького мальчика. И еще он знал, что зеленое существо у него на веревочке – это краб.
А Майкрофт, успевший на своем веку постранствовать и по утесам, и по ландам, крабов уже пробовал. Они ему нравились.
Гарри знал Майкрофта.
Об этом зверьке в семье слагали легенды. Но видел он его впервые.
Гарри сразу понял, почему красные глаза крысы устремлены на краба. Тот задергался и потянул за веревочку. Гарри встал между ними перед кипой старых журналов.
– Ты же не собираешься сожрать Ксавье-Люсьена? – пробормотал он, слишком испуганный, чтобы предъявить самому себе штраф в евро. – А?
Взять краба в руки он боялся. Однако чувствовал себя за него в ответе. Зря он не послушал Шарли. Надо было освободить его, отпустить на песок.
Крыса прыгнула как лев. Гарри отскочил в другую сторону. Он схватил газету, быстро подсунул ее под клешни и завернул краба.
Потом распахнул дверь и выбежал на улицу.
Он помчался к утесу, кубарем скатился по ступенькам на берег; развернул газету и отвязал веревочку.
Ветер свободы овеял зеленый панцирь Ксавье-Люсьена. Бочком-бочком он пустился наутек и зарылся в ямку в песке, растворившись в благодатной анонимности безымянных крабов.
– Эй! Гарришонок! – позвала Дезире в скалах. – Какого черта ты там делаешь?
– Грубое слово – евро, – пропел Гарри.
– Иди сюда! Поищем еще улыбки!
На Дезире был наконец-то законченный воротник какой-то там медицинской Екатерины из цилиндров из-под туалетной бумаги. Они с Шарли всматривались в песок. Гарри отвернулся. Он в последний раз взглянул на ямку, в которой навсегда исчез Ксавье-Люсьен. Потом поднялся по ступенькам и побежал через ланды к дому.
Прихожая была окутана легким сумраком. Гарри остановился, даже не подумав закрыть за собой дверь. Медленными шагами он прошел под лестницу.
– Майкрофт? – прошептал мальчик.
Он присел.
– Майкрофт. А я Гарри.
4
Порей за евро
Женевьева так и не решилась показать сестре счет за стирку занавесок. Когда Шарли спросила: «Сколько это стоило?», Женевьева нарочно уронила пластиковый пакет, который зашуршал на полу, обе нагнулись поднять его, и Шарли забыла свой вопрос.
После стирки они были красивые, цвета стали ярче, от них пахло паром и свежестью, жилец наверняка не останется равнодушен…
Стоя на табуретке в комнате родителей, Женевьева взяла занавеску, которую подала ей Гортензия.
– Представляешь…
Гортензия не договорила.
– Что? – спросила Женевьева, разворачивая занавеску.
– Когда их в прошлый раз стирали…
– Молчи. Я знаю.
– Мама была жива. Это она отнесла их в прачечную.
– Дай вторую, пожалуйста.
– Меня это убивает. Неживые вещи живут дольше живых людей, это меня просто убивает.
Женевьева передвинула последние кольца по карнизу.
– А меня, наоборот, утешает. Благодаря вещам живые продолжают жить.
– …
– Подумай. Дом, Макарони, сундук на втором этаже, фотографии… Это хранители наших воспоминаний.
Она спрыгнула с табуретки и встала перед сестрой. Гортензия едва сдерживала слезы. Женевьева обняла ее и поверх плеча смотрела на повешенные занавески.
– Они помолодели. Комната тоже. Хорошо, что мы всё вычистили, убрали мебель. Теперь видно солнце.
Через десять минут в гостиную вбежала Дезире, ее ботинки были перепачканы землей из парка.
– Эй! – возмутилась Гортензия. – Ты нам тут все опять испохабишь! Мы только что два часа…
– Грубое слово – евро! – раздался голос откуда-то из-под лестницы.
– А я повторяю: испохабишь! И пошел ты на хрен, сопляк, играющий в шпиона!
Гарри высунулся из-под Макарони, раскрыв рот.
– Ого, сколько грубых слов!
– Ну и что? И во-первых, какого дьявола ты забыл под лестницей?
– Не меньше десяти евро! – заключил он, едва ли не облизнувшись.
– Не отвлекай меня от темы. Дезире! – рявкнула Гортензия. – Не топчи там, где чисто!
Женевьева подошла к Дезире и ласково объяснила ей:
– Мы ждем людей по объявлению. Все должно блестеть. Постарайся…
Она осеклась, ее вдруг осенило.
– Дезире, знаешь что?
– ?..
– Ты пойдешь в огород. Нарвешь там… э-э… порея, вот. Ты знаешь, как выглядит порей?
– Конечно. У него зеленые волосы.
Гортензия засмеялась:
– В огороде много зеленых волос для маленькой парижской головки. И да, заодно… топинамбур, ты знаешь, на что эта тварь похожа?
– Грубое слово…
– Парижане ни черта не смыслят в овощах.
– Порей я знаю! – рассердилась Дезире. – Сколько его нарвать?
– Чтобы сварить много-много супа.
– ОЧЕНЬ МНОГО супа!
Девочка вышла. Гортензия повернулась.
– А ты, Гарри, вылезай из норки.
– Я играю.
– Во что?
– В колдунчики.
– Под лестницей?
– Можно играть в колдунчики где угодно.
– Сам с собой?
– С Розеттой.
В дверь позвонили. Шарли вышла из кладовой, где пыталась урезонить раскапризничавшуюся госпожу Бойлершу. Женевьева побежала открывать.
На пороге стоял мужчина, руки в карманах пальто, воротник поднят. Он (как они вскоре заметили) прочищал горло каждые двадцать две секунды и шмыгал носом остальные тридцать восемь. Гость поздоровался.
– Шарль Монтешаль. Я по объявлению.
Шарли улыбнулась незнакомцу, он не улыбнулся в ответ.
– Шарлотта Верделен. Хорошее начало весны, не правда ли? Немного прохладно, но…
– Какие у вас тут деревья?
Такого вопроса они не ожидали.
– Э-э… Сосны…
– Клены, липа, грабы и…
– Беда. А комнаты, которые вы сдаете,