блеснул огонек. У него будет друг! Гарри подмигнул ему.
– Как дела, моя красавица? – спросил голос жильца.
Вне всякого сомнения, он обращался к серой крысе. Очень ласково. Кстати… «красавица»? Значит, это?..
Майкрофт подмигнул Гарри в ответ. Ну да. Девочка.
Жилец унес клетку в третью комнату и вернулся распаковать последнюю коробку. Вдруг он вскрикнул от боли и запрыгал с ноги на ногу, как в танце вуду.
– А, черт, черт, долбаный крючок! – закричал он и сунул в рот уколотый палец.
Было ли это от скуки? Из-за муравьев? Просто рефлекс? Или надоело лежать скрючившись? Гарри вскочил на ноги и заорал в лицо изумленному Танкреду:
– Грубое слово – евро!
Письмо Гортензии Мюгетте
Как ты долго не отвечаешь! Я прекрасно знаю, что ты была там, когда я звонила в больницу позавчера. Почему мне сказали, что ты вышла в сад? Если ты устала или про сто не хочешь со мной говорить, так и скажи. Я пойму. Только не ври. Извини, что говорю начистоту, но ты бы тоже такого не стерпела, правда? Ладно, стоп. Кончили ссориться. Напиши мне в следующем письме (которого я жду! Очень жду!), получила ли ты «Призрака и миссис Мьюр»[48]. Тетя Лукреция обожает этот фильм, но это не должно помешать тебе тоже его полюбить!
Из-за всего этого я еще не рассказала тебе про Танкреда, нашего жильца.
Готово дело, он въехал. Шарли не хотела пускать молодых мужчин в Виль-Эрве… Но он ее уболтал в два счета. И нас всех тоже.
Нельзя сказать, что от него много беспокойства. Он работает целыми днями в своих трех комнатах с ванной. Чем он занят? No sé[49]. И никто не знает. Мы думали, что он писатель, но нет. Его работа звенит, громыхает, хлюпает, брякает, скрипит. Танкред – Таинственный жилец.
Он славный, вежливый. Немного рассеянный, но это добавляет ему обаяния… И тут самое время перейти к ze last but not least[50]: он КРАСИВЫЙ!
Беттина находит у него ямочку Анджело Альба, лыжника, олимпийского чемпиона. Я – походку Фреда Астера. Энид – зубы Джорджа Клуни. Дезире – прищур Нельсона Манделы, когда он смеется. Гарри уверяет, что у него и Розетты одинаково умное выражение лица. (Я не решилась проверить!) Выслушав эту лавину сравнений, Шарли заключила: он похож на медведя, да-да! И прячется в башенке, как в берлоге!
Его «квартира» отделена от остального дома дверью на лестничной площадке. До сих пор эту дверь никогда не закрывали. Но Шарли на этот счет непреклонна: каждый у себя. Тем не менее она всегда готова принести ему ужин, когда мы слышим, как в одиннадцать часов он еще работает и ничего не ел. Беттина подколола ее: «Женщинам всегда хочется кормить мужчин насильно». Шарли покраснела.
И все-таки. Чем он там занимается? Что у него за работа? Иногда из-под двери чудесно пахнет: цветами, шелком, фруктами, ароматическими свечами. А иногда воняет мокрым картоном, старой подметкой, заплесневелым апельсином. С тех пор как он здесь, ему не приходило никакой почты, ни одного письма. Интригует, правда?
Пока всё о загадочном красавце. Целую тебя. Все тебя тоже целуют.
И пиши!!!
Это была обычная весна. Ливень, солнце, ливень и так далее. Каждое утро волны смотрели приветливо и кивали белыми барашками, желая хорошего дня. И вдруг – опа! – ведро воды выливалось вам на голову. А волны корчились. Конечно же, от смеха.
Между двумя дождями Энид и Дезире собирали морских черенков[51]. Обе копались в песке. Дезире путала их норки с крабовыми. Энид смотрела на нее снисходительно (ох уж эти мне парижане!).
По ступенькам утеса с ведерком в руке спустился Гарри.
– Я пришел вам помочь.
– Если хочешь.
– Я видел, как с утеса вспорхнула странная птица, – сказал он.
– Птиц здесь полно, – отозвалась Энид. – Особенно весной.
– Вон, смотри!
Она посмотрела. Из пещерки в утесе вынырнула тень. Энид сразу узнала ее трепещущий полет.
– Это не птица. Это летучая мышь.
Дезире испуганно взвизгнула.
– Летучие мыши!
– Они обычно летают вечером. Не бойся, они не кусаются.
– Они цепляются за волосы.
– Я знаю одну, мы с ним дружим. Его зовут Свифт.
Энид колебалась. Ей не хотелось открывать тайну Виль-Эрве, которую знала она одна. Но эти глупости насчет летучих мышей ее разозлили.
– Они живут в пещерах внутри утеса, – сказала она. – А про волосы – это чушь собачья. Я знаю, грубое слово – евро.
Но Гарри услышал только одно. «Летучие мыши внутри утеса».
– А ты хорошо знаешь эту… Суифф?
– Он мой друг. Зимой он спал, но теперь, весной, опять будет висеть вниз головой на деревьях перед моим окном.
Дезире вздрогнула. Летучая мышь, висящая вниз головой, буэ, спасибо, не надо. У Гарри же просто слюнки потекли от зависти.
– А мне можно будет ее увидеть?
– Если она захочет. Скорей сюда! Черенок…
Но моллюск уже зарылся поглубже, оставив только пузырь на песке.
Девочки пошли охотиться дальше. Гарри остался стоять на берегу с ведерком в руке. Он ждал: вдруг летучая мышь снова вылетит из утеса. Но нет. И он ушел в глубокой задумчивости, напевая:
– Есть домик у медведя, не слышно ветра в нем, но ты туда не суйся, он съест тебя живьем…
7
Пить и петь
Шарли закатила глаза к потолку.
Энид и Дезире соревновались, кто дальше выплюнет косточку от оливки. Они целились в камин. Но подлые косточки, как назло, приземлялись между девятой и одиннадцатой половицами.
Шарли закатила глаза к потолку.
Беттина уткнулась в мартовский номер «Пустяков». Статья под заголовком «Ты блондинка… ну и что?», по логике вещей, не должна была ее заинтересовать, ведь она рыжая. Ну да ладно.
Шарли закатила глаза к потолку.
Гарри спал у нее на коленях. Женевьева решала задачу по математике. «Если линейная функция f определяется как f (x) = …»
Шарли уставилась в потолок.
– Двадцать две минуты десятого! – объявила она.
С такой трагической интонацией, что все подняли головы и посмотрели на нее.
– Он не ест! Он никогда не готовит!
Женевьева поняла первой.
– Наверно, питается сэндвичами с анчоусной пастой.
– Утром, днем и вечером?
– Парижанин. Холостяк. Элементарно.
Шарли кинулась на кухню, следом побежали кошки, исполненные надежд. Было слышно, как она роется там, что-то достает, разворачивает, выдвигает ящики, хлопает дверцами шкафов. Она вернулась с битком набитым пакетом из «Гиперпромо».
– Ну-ка… э-э… Гортензия… Отнеси ему это.