меня по голове.
— Зачем же ты мучаешься, тратишь последние силы, вместо того чтобы пойти нормально выспаться? – спросил маг.
— Это мой дом, Алессей.
Я подумала о родителях, об Игоре, вспомнила, как рассталась с ними, с каждым из них, и медленно проговорила:
— И другого у меня никогда уже не будет.
Он молчал, опустив голову и не мешая мне собираться с мыслями и подбирать слова.
— Да, другого не будет. Поэтому я хочу, чтобы здесь было хорошо. Я хочу тепла и уюта. И чтобы не только мне, но и всем здесь было хорошо.
Он не двигался и, надеюсь, понимал, что я имею в виду.
— А для того чтобы всем было хорошо, нужен мир.
Он покачал головой. То ли непонимающе, то ли осуждающе. То ли удивлённо.
Бабушка, что так часто занималась моим воспитанием, иногда говорила, что не стоит собирать всех друзей одновременно под одной крышей. «Это безумство!» — восклицала она, потрясая крючковатым, вытянутым вверх пальцем. И если раньше я насмехалась, конечно же, про себя и молча, то теперь была с ней полностью согласна.
Потому что меня, к сожалению, так и не услышали – Алессей и Машэ так и не помирились. Нет, они больше не ссорились и не ругались, но и общения более-менее сносного не получалось.
И никакие мои усилия не помогали.
Чтобы поделить между ними зал силы, я составила план, по которому они там могли пребывать по очереди, обеды тоже пришлось разделить — в один день со мной вместе в столовой был маг, в другой — Машэ.
Что происходило на станции, когда Всёля звала меня наружу, на помощь кому-нибудь за стенами станции, даже не представляю.
Каждый раз я возвращалась, боясь застать смертельную драку или как минимум словесный поединок. Но даже если всё было спокойно, возвращаясь, каждый раз присматривалась, по возможности незаметно, нет ли синяков у Машэ и не держится ли маг за раненный внутренним взрывом бок или спину.
Помирить их или что-то вроде того смог только Шакрух.
ГЛАВА 11. Шакрух
— Алессей! Вы взрослый человек, а поступаете словно дитя! — я устраивала его поудобнее на диване, перетащив между двумя приступами боли от дверей зала силы.
Новая судорога, и он опять выгнулся и заскрипел зубами. Крупные капли пота выступили на лбу. Едва его отпустило, я спросила:
— Убрать боль?
— Нет! — выдохнул сквозь стиснутые зубы.
Нет так нет. Раз человек в сознании, то он волен сам решать терпеть ему боль или позволить её убрать. Этот выбрал (как и всегда, собственно) терпеть.
— Ну как, скажите мне, как вам пришла в голову эта мысль?! — я уже теперь срезала одежду, чтобы осмотреть раны. — Ведь зал закрытое помещение, ваш разряд мог отлететь куда угодно!
— Он... и отлетел... — снова прохрипел маг.
Я даже замерла с куском срезанной ткани в руках.
— То есть... — пробормотала, во все глаза смотря на него, — ты специально поймал рикошет?!
Он откинул голову на спинку, прикрыл глаза, сглотнул и кивнул едва заметно. Я бы взвыла, отвернулась от него и перестала бы заниматься его пострадавшей грудью, что была похожа на поле боя — ссадины, огромные синяки,.. Но не смогла — в руках были инструменты. Да и отступать не в моих правилах.
Я сцепила зубы и занялась своим привычным делом — помощью страждущему. Не интересует меня, почему он так делает. Вот не интересует, и всё!
— Ольга, это срочно!
— Да, иду. Секунду, — я распыляла перевязочный материал над грудной клеткой Алессея.
Но секундой дело не обошлось — пришлось пережидать новый приступ.
— Ольга! Нет времени!
Входная дверь уже открылась, и я, сделав последнее движение для распыления, поспешила на выход. Передо мной раскрылась картина непогоды над цветущей летней природой: над головой от самого горизонта клубились тучи, закрывая полнеба, на глазах набирая тёмного цвета, а под ногами до близких белых сельских домиков пролегла трава — высокая, зелёная и такая яркая в этом закрывающем светило грозовом фронте, что хотелось потрогать и проверить, настоящая ли она. Ветер, шквалистый, набиравший силу, пригнул ближайшие травяные заросли, и в просвете мелькнуло что-то белое. Я побежала туда.
Женщина.
В простой домотканой одежде она лежала ничком и, казалось, что, упав от толчка в спину, сейчас встанет и пойдёт дальше. Я присела рядом и дотронулась до сонной артерии. Пульса не было, но тело было ещё тёплым.
— Ольга... Ольга... Ольга... — тихо звала Всёля, и я никак не могла понять, чего она хочет. В голове билось паническое: «Опоздала!»
Я ухватила женщину за плечо и перевернула, надеясь запустить сердце. Рукой, что начала уже застывать, она прижимала к себе младенца. Оба были мертвы. Черная сетка сосудов — не знаю, что это было, — не оставляла сомнений, что и женщина, и малыш абсолютно, безвозвратно мертвы.
Я поднялась и огляделась. Совсем близко в траве, также ничком, лежал мужчина, он держал за руку девочку лет четырёх – как бежали, так и упали вместе. Их я уже не переворачивала, лишь проверила пульс. Мертвы.
Я побежала в ту сторону, откуда они, без сомнения, уходили — в сторону низких белых построек. В траве лежали тела детей постарше, которые, судя по всему, спешили за родителями. Ни в одном не было и искры жизни, тела уже остывали.
— Да что же это такое?! — прокричала я сквозь набегающие слёзы.
Ближе всех к посёлку (значит, шёл последним) лежал высокий мужчина, а может, парень — я не стала переворачивать, не желая ещё раз увидеть страшную черную сетку на его лице. Он, видимо, тащил, на верёвке домашнюю зверюгу. Не то собаку и не то кошку, зверь был не очень большим и явно любимым — аккуратный, с чистой блестящей шерстью.
Зверь был самкой. Самкой на сносях, потому что за ней в траве терялась цепочка новорожденных малышей, тоже мёртвых. А самый последний находился в процессе родов: головка прорезалась, но зверь уже ничего не мог сделать для своего потомства, потому что прямо на глазах остановил последнее слабое движение мордой и дышать перестал.
Я выхватила нож — тот самый подарок, — упала на колени и помогла малышу родиться, обернула его сухой чистой тканью, которую мне воплотила Всёля, перерезала пуповину и, замотав его, встала, глотая слёзы и глядя на мертвых.
— Я