class="p1">Ник-Ник вздохнул и чуть отстранился, выпутывая пальцы из моих волос.
– Его изобретение оставалось равнодушным к свинцу и золоту, не обучало языкам, не показывало укрытые в земле клады, зато… Лепешу удалось найти путь в бессмертие. Правда, не нашлось пока человека, который бы решился проследовать этим путем.
– И что за путь? – Теперь, когда поведение Ник-Ника стало чуть более адекватным – а я это спиной почувствовала – мне стало интересно.
– Простой, как все гениальное. Если душа бессмертна, а тело наоборот, то следует разделить душу и тело, и пусть последнее умирает. Лепеш полагал, будто его Зеркало способно совершить это, жаль, никто не знает как. Лепеш умер прежде, чем начались серьезные допросы, и как ни пошло это звучит, унес тайну в могилу. Остались лишь записи, в которых рассказывалось о создании «предмета свойствами чудесными наделенного, кои великие дела сотворять способны», ну и описание этого предмета. Чтобы отыскать Зеркало Унеру понадобилось пять лет. Он был очень упрямым человеком, этот Альберт Унер, и своего добился. Зеркало было обнаружено среди товаров одного заезжего купца, которого многие горожане почитали алхимиком и колдуном. Не спрашивай, что стало с бедолагой, скорее всего ничего хорошего, а Зеркало попало в руки Святой Инквизиции. У него очень странная судьба, – Аронов наконец-то отстал от меня, теперь все его внимание было обращено на Зеркало. Никогда прежде мне не доводилось видеть в холодном и вежливом Ник-Нике столько эмоций. Чего стоил один только взгляд: нежный, страстный и одновременно умоляющий, так смотрят на женщину, для которой готовый завоевать весь мир, но не на вещь. Впрочем, Зеркало Химеры нельзя было назвать вещью в полном смысле слова.
– Специальная коллегия в течение двух месяцев исследовала творение Лепеша, после чего постановило считать Зеркало «обычным предметом, зла не имеющим». Унер, кстати, был совершенно не согласен и в своей книге много сокрушался по поводу того, что Зеркало не уничтожили… Знаешь, иногда оно показывает удивительные вещи… но не каждому… оно любит шутить… Оно столько видело за свой век, менялись люди, города, страны, обычаи и мода, а оно наблюдало. Думаю, ему нравится путешествовать. Испания, Англия, Германия, Франция, Россия… Попроси, оно расскажет.
Он замолчал, а спустя секунду хлопнувшая дверь возвестила, что мы остались вдвоем: я и Зеркало Химеры. Теперь в оскале зверя мне чудилась насмешка. А отражения по-прежнему не было, только звезды, много-много золотых звезд.
Как там сказал Аронов? Зеркало любит шутить.
Творец
Странно, но работа застопорилась в самом начале. Обычно же это полупривычное состояние раздражительности и излишней требовательности к себе появлялось ближе к середине процесса, и тогда Ник-Ник злился, страдал и срывал злость на модели. С Айшей вообще получилось пройти весь путь без проблем, ее круглая жадная морда просилась на холст, требовала больше красок, больше жизни, больше внимания. А здесь? Один неверный штрих и придется все начинать сначала, может быть, именно эта точность и пугала?
Или все-таки стоит сменить обстановку? К примеру, переместится в квартиру, правда там этот… Конечно, Ивана можно попросить погулять, или просто выставить из квартиры, ничего не объясняя, да и не нужны Шереву объяснения, он и так все знает, понимает и не одобряет. Алкоголик несчастный.
Ксана, поежившись, поправила складку на платье. Ей было откровенно скучно. Дура, не понимает торжественности момента, ей бы чуть больше жизни, чуть больше огня, тогда, глядишь бы, и работа наладилась, а она сидит, разве что не зевает со скуки. Настроение окончательно разладилось. Редкие темные пятна на холсте не вызывали ничего, кроме глухого раздражения и желания выплеснуть на них ведро краски, чтобы цвет стал ровным и однообразным. Как в армии.
Армию Аронов ненавидел и о службе вспоминал с содроганием, сейчас-то просто: заплатил и сиди дома, а в его время невозможно было сделать карьеру, не отслужив. Нет, кое-кому это удавалось, но не Ник-Нику.
– Долго еще? – Спросила Ксана, меняя позу, всем своим видом она показывала, что устала и пора бы закругляться, да и сам Ник-Ни понимал, что сегодня ничего путного из себя не выжмет, но из голого упрямства да желания показать девчонке, кто в доме хозяин, продолжал стоять над мольбертом.
– Ник-Ник, у меня шея затекла, и ноги, и вообще я есть хочу… Завтра презентация, мне вставать рано… Скажи Лехину, что я, если буду работать столько, сколько он хочет, сдохну.
– Сама скажи.
Ник-Ник партнера понимал и целиком одобрял его действия, в плане зарабатывания денег равных Лехину не было. Вот и теперь Маратка прекрасно использует момент, раскручивает девочку, правда пока слабовато получается, народ больше на Шерева клюет, но скоро, совсем скоро ситуация изменится. Ждать недолго, но страшно, и с каждым разом все страшнее.
– Ник-Ник… – заныла Ксана, разом отгоняя и мысли, и страхи.
– Ладно, иди. Завтра в то же время, Лехин заедет.
Дневник одного безумца.
Я снова отвлекся – очень тяжело сосредоточится, мысли плывут, как облака на небе, такие же глупые и бесформенные. То вспоминаю твои похороны – дождь, высокая трава на кладбище, комки липкой черной земли, светло-желтый гроб и белое платье – то нашу первую встречу и пышные банты на косичках, то проклятый вечер в старом доме, когда я сбежал.
Тогда казалось, что я поступаю правильно, что ты сама должна принять решение и что ты обязательно его примешь, именно такое, как хочется мне.
Ты объясняла, как важен для тебя этот ребенок, а я… я пылал яростью и ненавидел. Впервые я ненавидел тебя, Августа. Не за то, что ты любила Арамиса, не за то, что забеременела от него, а за то, что эта беременность была желанной. Именно твоя любовь к нерожденному еще ребенку, к куче клеток, от которой при желании можно было бы избавиться, и убила меня.
Помнишь, ты спросила:
– Что мне теперь делать?
Ты ждала если не совета, то хотя бы понимания, а я ответил:
– Пойти и утопиться.
Прости меня, пожалуйста, я не понимал, что говорю.
Сколько раз потом я проклинал себя за эти слова. Сколько раз пытался внять собственному совету, но трусил. Сколько раз пытался забыть, и что толку…
Наш разговор закончился ссорой. Вернее, ссорился я, кричал, обзывал тебя всякими словами, требовал чего-то неисполнимого, а ты молчала. Почему ты не произнесла ни слова в ответ? Почему не заставила меня заткнуться? Не важно как – ответной руганью или пощечиной. Почему, Августа? Ты позволяла оскорблять себя? Не понимаю.
Ты сказала:
– Уходи.
Я ушел. Убежал, прочь от дома, берега и тебя, бродил весь день по улицам, разговаривая сам с