своим самоотождествлением с национальным государством, неолибералы верят в то, что только бизнес обладает правом определять транснациональные правила игры. Монбио верно указывает на стратегическую возможность «движения движений» выстраивать модели глобальной демократии. Никто не сделает этого за нас – если только вы не верите в теорию заговора, согласно которой Мировое Правительство уже держит все под полным контролем.
Что если выборы в глобальный парламент состоятся, но голосовать на них никто не придет? Монбио из кожи вон лезет, чтобы задать такого типа вопросы. Неучастие в голосовании является проблемой, например, при выборах в Европарламент, которому, во многом как и парламенту Монбио, недостает легитимности и власти. Демократия может быть «лучшей из худших» систем, по сравнению с кошмарами марксизма XX века или моделью «антивласти» западных анархистов. Но это не должно помешать критически рассматривать проблемы, с которыми сталкивается современная репрезентативная демократия. Было бы полезно, если бы Монбио сам принял участие в дебатах судьбах о демократии, к примеру, при обсуждении идей, высказанных консерватором Фаридом Закарией в «Будущем свободы». По мнению Закарии, сегодня в политике нам нужно не больше демократии, а меньше [278]. Вопреки тому, что говорит Монбио, Закария выдвигает этот тезис не ради защиты интересов глобальной бизнес-элиты. Во всяком случае, его аргумент заключается не в этом. Есть много примеров того, когда демократические выборы приводили к власти диктаторов и фундаменталистов – не стоит недооценивать эту проблему.
Глобальная демократия не должна приравниваться к прогрессу и справедливости. Мировой парламент мог бы легко проголосовать за «войну» с гомосексуальностью или, например, призвать к закрытию интернета. На самом деле вероятность этого довольно велика. Либертарианские язычники в первую очередь должны бояться «мирового мнения». Закария считает, что для усиления возникающей глобальной демократической культуры вместо увеличения числа бесполезных институтов необходимо всемирное расширение «свобод». Развитие свобод, таких как свобода печати и передвижения, могло бы составить оппозицию политике, в которой доминируют краткосрочные политические и электоральные мотивы. Этот аргумент, на мой взгляд, не связан с идеей, что некоторые люди якобы «не могут жить в демократическом обществе». Кроме того, западные демократии так или иначе должны заново определить свое отношение к медиаспектаклю. Недостаточно только требовать более частых онлайн-голосований, потому как это только усилит опасность популизма. Монбио нигде не упоминает об этих проблемах, и можно только догадываться, почему, – все-таки кризис демократии часто связывают с вопросом медиа. Также было бы интересно сопоставить глобальный дизайн институций Монбио с агонистической моделью демократии Шанталь Муфф.
Как и многие другие альтерглобалисты, Монбио знает о медиа и технологиях примерно ничего. Кто-то может подумать, что, как журналист, Монбио мог бы что-то сказать о медиа, но в «The Age of Consent» невозможно обнаружить ни следа его познаний в этой сфере. План Монбио не содержит ни одной отсылки к новым медиа или темам, связанным с сетевой коммуникацией, не говоря уж о тактических медиа. Кажется, что справедливая торговля плюс глобальная демократия должны сами все исправить. Любопытно, ведь это очень в духе ортодоксального марксизма – считать, что все сегодняшние проблемы могут быть решены только на уровне классической политэкономии, а культурные различия, вопросы расы и гендера, этнические и религиозные разногласия могут быть просто проигнорированы. Многолетние труды Грамши, Альтюссера, Фуко, постмодернистов, культурологов и исследователей новых медиа так и не нашли себе места в дебатах о глобализации. Уровень «идеологии», который включает и медиасферу, остается вторичным вопросом. Монбио, а с ним множество других современных аналитиков, либо еще не успели пройти «культурный поворот», либо таинственным образом умудрились миновать его. Кто-нибудь может выдвинуть здесь обвинения всем тем, кто искал убежища в постмодернистских институциональных гетто. Но как бы то ни было, настало время понять, что медиа – это больше, чем просто репрезентация или «спектакль». Сообщества пронизаны сетевыми связями. Нет иных демократий кроме медиадемократий. «Сетевое общество» – это факт, а не идея. Потоки, о которых пишут Саскиа Сассен и Мануэль Кастельс, слишком реальны. Точка зрения Монбио может показаться нормальной, если вы не фанат теории, но становится настоящей проблемой, если попросту закрыть глаза на такие темы, как нематериальный труд, развитие креативных индустрий и растущая важность знания как фактора производства. Для некоторых больших мыслителей современности на дворе все еще 1968 год. Постмодернизма не было.
Мифологии, Логос, слоганы
В поисках мифологии социальные движения исторически нуждались в создании событий, в соотношении с которыми можно было бы рассматривать дальнейшие действия. Для глобального движения за справедливость таким событием могло бы быть первое января 1994 года – день начала сапатистского восстания (запомнившегося слоганом Ya Basta!). Видимо, недостаточно просто верить в события с разными исходами, которые неожиданно могут попасть в точку и перезапустить историю. Когда дело доходит до сторителлинга, множества все еще нуждаются в сценариях. Недостаточно заявить, что «мы явились отовсюду». Вопреки собственной философии, движение, которое выскочило на поверхность медиа в Сиэтле в 1999-м, всегда искало и продолжает тайно искать правдоподобный источник, который мог бы придать глобальному восстанию смысл и направление. Однако, в то же время, некоторые признаки указывают на то, что это движение может процветать и без корней и лидеров. Это очевидное противоречие, и оно должно быть изучено. Подъемы и провалы глобальных протестов пока не следовали обычному сценарию, иначе движение уже было бы уничтожено из-за репрессий, оружия и наркотиков, фильтрации, фракционной борьбы или попросту распалось бы от истощения. Нужда в линейной истории о подъеме и упадке, с началом, серединой и необходимым концом может быть отброшена в сторону как слишком человеческая слабость.
Работа британского журналиста-энвайронменталиста Пола Кингснорта «One No, Many Yeses» читается как искренний и репрезентативный обзор «движения движений», без особой критической дистанции и рефлексии, и нельзя сказать, что он в ней вскрыл становление мифологии. В 2002 году Кингснорт, бывший редактор журнала The Ecologist тридцати с небольшим лет, объездил весь земной шар, от мексиканского штата Чьяпас до погромов в Генуе, навестив Преподобного Билли [279] в Нью-Йорке и антикорпоративные группы в Калифорнии. Среди его путевых записок есть несколько выдающихся историй (по крайней мере, для меня). Первая рассказывает о визите к группам активистов из Совето, выступавшим против приватизации электроэнергии Африканским национальным конгрессом. Вторая связана с посещением Западного Папуа, где Кингснорт стал свидетелем рождения движения за независимость. Его описание Движения Безземельных Сельскохозяйственных Рабочих [280] (MST) во время посещения Бразилии, где проходил Мировой Социальный Форум – это тоже что-то из ряда вон выходящее.
Отсутствие теоретического аппарата довольно очевидно, но, кажется, это не имеет особенного значения. В этот