под залог. Несколько знакомых пытались убедить его написать письмо с просьбой о помиловании. Мол, таким образом правительству удастся спасти лицо и ускорить его освобождение. Отец, разумеется, отказался. Он догадывался, что правительство ищет способ выкрутиться из этой ситуации, но не собирался облегчать властям задачу – гордость не позволяла.
Все началось, когда известный репортер «Вашингтон Пост» Альфред Френдли опубликовал длинную статью об Иране и упомянул отцовское дело. «Вчера опубликовали перевод статьи Альфреда Френдли в „Вашингтон Пост“, – пишет отец летом 1966 года. – Статья интересная. Френдли восхваляет шаха и считает прогрессивными его проекты, но его прогнозы на будущее Ирана далеки от оптимизма. Он даже напуган… Беспокойство связано с двумя сферами: экономической ситуацией и вероятным кризисом и проблемами в системе правосудия. В связи с последним всплывает мое имя. Хотя на фоне общего объема написанного он упоминает обо мне очень кратко, это важное замечание». Френдли написал серию статей об Иране. Вот отрывок из статьи от 6 июля 1966 года:
Похоже на подставу
Самое громкое дело последних лет – 32-месячное тюремное заключение бывшего мэра Тегерана Ахмеда Нафиси, арестованного без постановления суда. Весьма уважаемого человека, фаворита шаха обвинили в коррупции в связи с рядом проектов городского строительства (справедливо обвинение или нет – тут мнения расходятся). Дело похоже на подставу, к которой причастны личные и политические враги Нафиси. Несколько недель назад прокурор ознакомился с 2000 страниц протоколов допроса и не нашел уличающих доказательств. Однако вместо того, чтобы освободить Нафиси, назначил новый допрос. Возможно, Нафиси придется провести в тюрьме еще несколько лет и все равно не дождаться суда.
Наш знакомый господин Амирани опубликовал перевод статьи Френдли в своей газете «Ханданиха». Ходили слухи, что тайная полиция запретила ее издавать, но Амирани пожаловался шаху, и тот, довольный похвальными отзывами редактора о своей программе реформ, снял мораторий на издание. В политических кругах статья произвела фурор. В культуре, основанной на слухах и инсинуациях, сам факт, что такую статью разрешили опубликовать, восприняли как признак возможных продвижений в отцовском деле. Отца навещали взволнованные друзья и благожелатели, и все предсказывали, что скоро его освободят. И хотя он по-прежнему был настроен пессимистично, чужие оптимистичные прогнозы на него повлияли. Впрочем, иногда он начинал паниковать. Что он будет делать? Куда отправится после тюрьмы? Всю жизнь он работал в правительстве, взбирался по одной служебной лестнице, потом по другой. А что теперь? Неужели, потеряв работу, он навек останется в долгу у моей матери?
Отца навестил его друг господин Джаханбани, приближенный премьер-министра Амира Аббаса Ховейды; он заявил, что «Амир Аббас» передает привет, и дал понять, что после окончания этого «недоразумения» в правительстве будут рады закрыть дело и снова пригласить отца на работу. «Если бы меня продержали в тюрьме всего десять дней или месяц, – пишет отец в дневнике, – если бы у них было на меня всего двадцать или тридцать страниц протокола, если бы более трехсот муниципальных сотрудников не арестовали и не допросили в Министерстве юстиции, если бы им не угрожали, а чьи-то имена не изваляли в грязи, если бы речь шла не о шестистах миллионах туманов, как утверждает правительство, – тогда предложение премьер-министра, возможно, имело бы смысл». Через месяц Джаханбани снова навестил отца и сказал, что шах наконец приказал Министерству юстиции следовать букве закона. Отца собирались освободить под залог, после чего он должен был предстать перед судом в присутствии защитников. Мать взволнованно сообщила, что слышала от свекрови шаха, будто шах велел премьер-министру свернуть расследование. Примерно в то же время Рахман вернулся из поездки в Исфахан и заявил, что общался с призраком моего деда и тот сказал, что этот тюремный срок благотворно повлияет на отца. Призрак деда также советовал папе уделять матери больше внимания.
Именно тогда отца навестил генерал Нассири, глава ненавистной тайной полиции, который его, собственно, и подставил. Он сказал, что отец попал в тюрьму из-за своего упрямства и нежелания идти на компромисс. Затем велел написать письмо раскаяния, адресованное шаху, и намекнул, что лишь когда он напишет письмо, его освободят. Отец действительно написал письмо шаху и опубликовал его в своей книге мемуаров. В этом письме он перечисляет все предъявленные ему обвинения и опровергает их по очереди, а затем пишет: «Я хотел бы извиниться за все преступления, которых не совершал и о которых даже не догадываюсь, ведь я потревожил покой Его Величества. Пусть гнев Господень накажет истинных преступников, ибо, как сказано в Коране, „да будут знать обманщики, что нет власти выше Бога, и Он вернет им плоды их собственных злодеяний“».
Генерал Нассири сказал отцу, что такое письмо не содержит извинений и, следовательно, проблему не решит. Ведь папа, по сути, не извинялся, а, напротив, обвинил правительство и самого шаха. Когда отца наконец выпустили под залог, генерал прислал ему записку; в ней говорилось, что из-за этого письма отец просидел в тюрьме больше времени, а мог бы освободиться раньше.
Мало кого в нашей семье презирали так сильно, как генерала Нассири, разве что министра внутренних дел Пирасте. Когда Нассири возглавил САВАК, ненависть к нему перестала объясняться только личными причинами. Я никогда не воспринимала его как живого человека, у которого есть сердце. Но в отцовском дневнике он предстает наивным и простым малым, который прослезился, увидев отца в тюремной камере. Так я узнала, что все намного сложнее, чем кажется, что мужчины, проливающие слезы, тоже могут быть жестокими и несправедливыми. После революции, увидев избитое лицо Нассири по телевизору, а позже наткнувшись на снимки его трупа среди фотографий других казненных чиновников, я, к своему удивлению, ощутила глубокую печаль. Долгие годы я мечтала об отмщении не только за отца, но за всех диссидентов, которых арестовали и пытали, – так силен был страх иранцев перед разведкой. Годами я воспринимала Нассири как гнусного угнетателя и ждала, что ему воздастся по заслугам. Но, увидев его на экране телевизора, поняла, что мы можем быть такими же мстительными и жестокими, как люди, которых мы когда-то презирали.
В конце августа 1966 года отца освободили под залог. Суд не собирался облегчать ему жизнь и установил залог в 55,5 миллионов туманов (почти 6,5 миллионов долларов). С волнением и неоспоримой гордостью отец пишет о толпах людей, наводнивших Министерство юстиции, чтобы внести за него залог. Его потряс общественный отклик. «Хочется плакать, – пишет он. – Не знал, что у тегеранцев такое доброе сердце. У нас очень странная нация. Наш народ наблюдает за тиранией молча, но со временем осуществляет