всерьез замуж никогда не собиралась. Я не обращала внимания на Мехди, пока в какой-то момент тот не обратил внимания на меня. Мать разрешала мне общаться только с одним мальчиком моего возраста – Бахманом, сыном своей подруги Алангу. Она считала, что ему можно доверять, в отличие от шурина дяди Хусейна и прочих представителей отцовской семьи: те, по ее мнению, плохо на меня влияли. А вот с Бахманом и его друзьями мне общаться разрешали, мать считала их «безопасными». Мехди был другом Бахмана.
После ужина Мехди позвал меня в столовую. Я стояла, а он сидел на стуле. Он взял меня за руки и произнес:
– Хочу на тебе жениться.
Я промолчала. Он спросил:
– А ты не догадывалась?
– Я об этом не думала, – ответила я. Он сказал, что всегда хотел жениться рано и на девушке, с которой ему было бы весело, – в этом я была с ним согласна. Но потом заявил, что его родители уже старые, а он их младший и единственный сын; перед смертью им хотелось бы увидеть, как он женится и заведет детей. Я из хорошей семьи, сказал он, у меня прекрасные связи, хотя я и не одобряю вашу семейную динамику. Мол, в семье только один человек должен носить брюки, а в вашем доме это явно не отец. Еще он добавил, что я сразу ему приглянулась.
– Но я наверняка не единственная, кто тебе приглянулся, – возразила я.
– Да, – ответил он, – но ты такая невинная.
– Невинная?
– Ты училась в Англии, но даже не знаешь, что такое французский поцелуй. – Далее он сообщил, что очень ревнив. – Я буду спать с пистолетом под подушкой, – сказал он и вернулся к обсуждению моей семьи. – Несмотря на то, что случилось с твоим отцом, у вас хорошая семья, известная, с отличной репутацией. – Потом я разрешила ему себя поцеловать, главным образом для того, чтобы он не требовал от меня ответа здесь и сейчас. Позже мне пришло в голову, что, услышав, как он сформулировал свое предложение, мне надо было сразу понять, что будет дальше. Оно смутно напомнило мне предложение, сделанное господином Коллинзом Элизабет Беннет в «Гордости и предубеждении». К сожалению, я повела себя совсем не как Элизабет Беннет.
Вечером я вернулась поздно, но мать еще не спала. Я на цыпочках прошла в свою комнату, а она позвала меня из спальни. Там было темно; она уже лежала.
– Ну что, что случилось? – спросила она.
– Он попросил меня выйти за него, – ответила я.
– Что попросил?
– Выйти за него замуж.
– И что ты ответила?
– Ничего.
– Что?!
– Мне надо подумать, – коротко ответила я.
Позже я стала винить мать, что решила выйти за Мехди Мазхари; всем, кто соглашался слушать, твердила, как она посылала меня домой к Мазхари и не ложилась спать, чтобы спросить, как все прошло; как без моего согласия пошла к отцу и донимала его, чтобы он разрешил нам пожениться как можно скорее; как хитро «забыла» об отцовской просьбе посоветоваться с его старшим братом из Исфахана.
В глубине души я также винила Мехрана. Его уклончивость, сперва казавшаяся мне такой привлекательной, начала меня утомлять. Он порвал с девушкой, о которой мне рассказывал, но лукавил, постоянно устраивал мне проверки и упоминал о той или иной девушке, которую встретил на вечеринке, но уверял, что ни одна из них ничего для него не значила. Позже я поняла, что мое молчание, мое собственное двойственное к нему отношение спровоцировало такое поведение. Стоило мне как бы невзначай сообщить Мехрану о своем новом женихе, как он вдруг начал уверять меня, что мне не надо выходить замуж, что он всегда «был рядом» и был верен мне абсолютно и безоговорочно. Но было уже слишком поздно.
Человек порой испытывает облегчение, поручая свою жизнь кому-то более решительному, чем он сам. Мехди знал, чего хочет, а я глупо радовалась новой замужней жизни, которую он мог мне предложить. Меня всегда тянуло к мужчинам, похожим на отца, к интеллектуалам, идеалистам, которые считали, что у них есть миссия, к мужчинам, которые хотя бы в теории, пусть не на практике, были гибкими и мягкими. Мехди же представлял собой полную противоположность отца. Я вышла за него не потому, что чего-то от него ждала, а потому что хотела играть роль, которую он для меня приготовил. Я закончила школу и подала заявку на поступление в Калифорнийский университет в Санта-Барбаре на литературный факультет. Мехди учился на электротехническом в Оклахоме, а мне, как и моей матери, казалось, что я слишком много времени провожу в книгах. Брак вызывал у меня много сомнений. У Мехди были очень жесткие понятия о ролях мужа и жены, свои собственные строгие правила на этот счет. Я убедила себя, что именно поэтому он мне подходит, хотя иногда мне казалось, что мне уготована судьба «еще одной умной женщины, чья жизнь прошла напрасно».
Ирония крылась в том, что мы с матерью выбрали его по одной и той же причине: он знал, чего хотел, и прошел мамин лакмусовый тест на подходящего жениха. «Моя дочь не будет домохозяйкой, она должна закончить образование», – сказала она ему, когда они впервые встретились. Он будет гордиться образованной женой, заверил он ее, если родители готовы оплатить ей обучение. Я к тому времени стала уже своего рода экспертом по «решительным» мужчинам. Знала, что не так уж они несгибаемы, просто такими кажутся. Поскольку у них на все есть формула, которую они принудительно применяют, они кажутся уверенными в себе. Но при столкновении с неожиданным не знают, что делать. И в кризис становятся беспомощнее самых слабых женщин, над которыми доминируют, втайне их опасаясь.
И все же у Мехди было кое-что, чего не было у меня: стабильная счастливая семья. Она так отличалась от моей: члены его семьи не страдали и не жили, словно ступая по тонкому льду. Они собирались дома за большим столом, веселились или сердились. Вместе проводили праздники и каникулы и путешествовали всей огромной толпой. Наша семья рядом с ними казалась такой одинокой. Мы по-своему заботились друг о друге, иногда, пожалуй, даже слишком, но эта забота всегда была пронизана тревогой и терзаниями.
Я сделала ровно то, чего от меня хотела мать. Позже она все отрицала и заявляла, что с самого начала была против этого брака, но отец в дневнике несколько раз упоминает, как она настаивала на нем и торопила его. Сам же он пытался отсрочить свадьбу, попросил ее подождать, пока мой дядя