меня не было ожиданий. «Ты никогда не станешь хорошей домохозяйкой, – сказал он мне. – Но я полюбил тебя не за это, я полюбил тебя такой, какая ты есть». Самое ужасное, что я ему верила.
В сентябре 1967, через год после того, как отца выпустили под залог, начался суд. Я тогда была в Нью-Мексико. Суд проходил за закрытыми дверями, хотя в правительстве заявили, что он будет открытым, но даже папиному брату не разрешили присутствовать. Доказательства, представленные обвинением, были смехотворны: сфабрикованная запись разговора отца с его злейшим врагом Сейедом Мехди Пирасте, министром внутренних дел, на которой отец оскорбляет шаха. Пленку представили с целью доказать одно из выдвинутых обвинений: в нарушении субординации. Голос Пирасте явно принадлежал ему, а за отца говорил другой человек; тон и манера не совпадали. Эта пленка могла бы стать символом всего этого липового дела.
Отец сам сочинил и произнес речь в свою защиту. Речь, занимающая сто двадцать восемь страниц, начинается с цитаты Фирдоуси и содержит множество примеров из произведений Руми, Саади и других классиков персидской поэзии, а также цитаты имама Али, Вольтера, Данте и строки из Корана. Позже отец рассказывал, что нарочно решил опираться на классиков и выбрал лучшее из иранского литературного наследия, чтобы показать своим врагам, что те не являются истинными сынами своей нации, что у Ирана иные традиции и ценности и именно он, отец, их воплощает.
В начале речи он привел случай из сказки про Ходжу Насреддина, популярного вымышленного сатирического героя. Однажды Ходжу попросили прочесть проповедь. Взойдя на кафедру, тот спросил у собравшихся, знают ли они, о чем пойдет речь. Все ответили, что не знают. Он обиделся: смысл говорить с такими невеждами? На следующий день он повторил вопрос. Теперь кто-то из собравшихся ответил, что знает, о чем будет проповедь; другие по-прежнему не знали. Тогда Ходжа произнес: «Тогда пусть те, кто знает, что я скажу, поделятся с теми, кто не знает». На третий день он задал тот же вопрос, и все ответили, что знают, о чем будет проповедь. «Так зачем тратить время зря и рассказывать то, что вы и так знаете?» – спросил он и спустился с кафедры. Отец повернулся к суду и сказал, что это и есть его история: «Я не знаю, почему меня арестовали. Если вы тоже не знаете, мы с вами в одной лодке. Но если кто-то здесь знает, пусть скажет остальным». Отец обличил суд и обвинил ряд чиновников в злокозненном заговоре, назвав их по имени – в том числе прозвучало имя Пирасте. Он проанализировал все обвинения и опроверг их одно за другим, а завершил речь стихотворением, которое специально написал по такому случаю.
Суд завершился 27 ноября 1967 года. Отца оправдали по всем обвинениям, кроме одного – нарушение субординации. В качестве наказания ему запретили впредь быть государственным служащим. Впоследствии Верховный Суд пересмотрел и отменил это решение; таким образом, все обвинения с отца были сняты. Пресса полностью встала на его сторону; три главных иранских газеты – «Сепид Сеях», «Ханданиха» и «Омид Иран» – опубликовали начало его речи. После того, как его оправдали, премьер-министр предложил ему работу, но отец отказался. Он решил больше никогда не работать в правительстве.
Когда отец позвонил сообщить новость, я была в Нью-Мексико. Я его поздравила, мы немного поговорили, и тут я выпалила: «Хочу развестись с Мехди». Я говорила нейтральным формальным тоном. Боялась дать волю чувствам. Кажется, отец это понял. Он замолчал.
– Уверена? – спросил он.
– Да, – ответила я. – Прости, не хотела сейчас об этом говорить.
– Я все равно бы спросил, что ты делаешь в Нью-Мексико. Не переживай, мы еще успеем все обсудить. Не волнуйся, – повторил он.
К моему удивлению, ни отец, ни мать не стали просить меня передумать. Следующим летом мы с Мехди вернулись в Тегеран, и родители сделали все, чтобы облегчить мне процесс расставания. Сначала Мехди не хотел давать развод. Тогда отец напомнил, что я в любой момент могу подать на алименты, даже не разводясь. Размер алиментов в Иране взаимно оговаривался при заключении брака; они выплачивались при разводе, но супруга имела право потребовать их в любой момент. Многие женщины пользовались этим пунктом, чтобы выкрутиться из ужасных отношений. В конце концов договорились так: Мехди дает мне развод, а я отказываюсь от всех требований по алиментам. Уловка сработала. Родители так меня поддерживали, что я почти забыла о своем замужестве и разводе. «Бедная Ази, ну что за несчастная у тебя была жизнь, – говорила мать, глядя на меня полными жалости глазами. – Я с самого начала знала, что у вас ничего не получится, – добавляла она. – Он нам совершенно не подходит. Я говорила, но меня никто не слушал».
Четыре года, что отец просидел в тюрьме, навсегда изменили нашу жизнь. Мы впервые осознали хрупкость существования, поняли, как легко все потерять, и потому изменилось наше восприятие всего, что мы прежде принимали как должное. Мать стала другим человеком. Все следующие месяцы, пока мы привыкали к новому распорядку, она в слезах читала стихи отца, которые тот писал ей в тюрьме. Даже пыталась смотреть с ним его любимые телепередачи, хотя чаще всего засыпала в середине программы. Ее страхи и тревоги никуда не делись: она впадала в панику, если он не приходил вовремя, если поздно звонил телефон или рано утром звонили в дверь. Мечта отца о счастливом браке наконец сбылась благодаря интригам нескольких самых влиятельных иранских политиков. Теперь он с удовлетворением вспоминал день, когда в восемнадцать лет ушел из родительского дома, отвергнув традиции и требование жениться на девушке, которую они выбрали, и начал новую жизнь.
А теперь позвольте подвести итог.
Со всей честностью заявляю, что тюремное заключение отца ознаменовало новую эпоху в нашей жизни. Я вышла замуж и развелась, разочаровалась в браке и идее супружеской верности. Думаю, примерно в то же время отец решил начать изменять матери. Он больше не надеялся достигнуть общественного признания. Он был еще молод, ему не исполнилось и пятидесяти. Мы с Мохаммадом выросли. Когда его освободили, он, видимо, решил, что, раз политикой теперь заняться не получится, он осуществит свою мечту о счастливой семейной жизни. Но мать ни капли не изменилась. К тому же, как выяснилось, тюремное заключение повлекло за собой определенные личные и политические последствия, но мы узнали об этом лишь позже, в течение следующих одиннадцати лет.
Часть четвертая. Бунты и революция
От всего человека вам остается