такое горькое, с кислым послевкусием, с запахом лука, от которого морщит нос и слезятся глаза.
Я могла бы рассказать, как веселилась все эти шесть лет. Рассказать про… приключения. У меня ведь были приключения, не так ли? Много, много приключений; правда, всё больше таких, о которых не пишут в подростковой прозе.
Вот, например, я боялась брать билеты на рейсовые поезда, чтобы поменьше светить поддельными документами, и каталась по Кланам автостопом. Это и правда было весело, по крайней мере первое время. Но дни идут, и даже бутерброды, которые продают на заправках и кажутся тебе пищей богов, приедаются. А ещё на дорогах встречаются разные попутчики, и кто-то из них понимающий и предельно корректный, кто-то шутит тупые шутки про говно, кто-то морализаторствует и читает нотации, а кто-то и вовсе думает, что ты голосуешь на трассе, потому что проститутка. Знает ли домашний мальчик Арден, которому было так сложно жить, что звук, с которым запираются двери машины — очень страшный? Слышал ли он, как в кафе на трассах рассказывают байки про привидения, подпольные казино и человеческий траффикинг? Видел ли он мёртвого полуразложившегося мальчика, будто бы спящего под кустом, который я случайно выбрала, чтобы пописать?
Убитого голого мальчика, со сломанными ногами и разрезанной спиной. Который был ещё под этим кустом какое-то время жив: уснул он, трепетно обнимая себя за плечи.
Ардену, знаете ли, снились кошмары — потому что он ужасно боялся почувствовать, что я умерла. А мне, надо думать, совсем не было страшно умереть. Я порхала, как беззаботная бабочка, гуляла в барах, танцевала до рассвета и в целом классно проводила время. Так же всё было, да?
Он и обижен-то наверное, что я его с собой не позвала. Это я, конечно, зря.
Или вот колдун, бывший Бишиг, который сделал мне документы и помог стать на пару лет постарше. Это был ужасно приятный визит, практически как съездить в гости к любимому дедушке. И его лаборатория совсем-совсем не была похожа на логово чернокнижника, который варит декокты с летучими мышами. И идея расплачиваться своей кровью, — она же совершенно естественная, нормальная, это как чек выписать, только чуть-чуть подольше и потом немножечко мутит.
В общем, мы могли бы долго и продуктивно мериться страданиями. Он мне — я ночами плакал, хук справа! Я ему — а я и днём тоже, блок! Он мне — я так боялся, что ты умрёшь, апперкот! Я ему — я трупы видела, приём на удушение!..
Тьфу, какая гадость.
По правде ведь, если ты страдаешь — это исключительно твоя проблема. Всем насрать, что ты там себе думаешь и о чём плачешь. Ты просто встаёшь и что-то делаешь, куда-то идёшь, что-то решаешь. И жалеешь себя тоже сам, украдкой и побыстрее, чтобы потом не было слишком стыдно.
Тебе не нравятся мои решения? Прискорбно, ну что ж. Бывает.
И бедную седую маму тоже вспоминать не надо. Я ведь написала им, я просила меня не искать и обещала выходить на связь. Но они всё равно обратились к лисам, потому что вернуть меня силой было, конечно же, интереснее.
Кто из нас ещё истерит, Арден? Хочешь поговорить об этом?
Но вслух — вслух я ничего не сказала. Я закрыла дверь на кухню, ушла в пустую комнату, открыла окна пошире, тщательно перетряхнула кровать. Перебрала свои вещи, сняла бусины с лески, а потом надела их обратно.
Внутри было пусто и отвратительно. Даже ласка спряталась: улеглась под бревном, в тени, и спрятала мордочку в лапках. Выл ветер, и туман был пакостный, недружелюбный.
Честное слово, лучше бы он меня трахнул, как я вчера боялась. Тогда можно было бы спокойно его ненавидеть. Сидеть здесь, упиваясь собственной болью, и исходить ядом; планировать, как воткну нож ему в грудную клетку и проверну, и буду смотреть, как жизнь медленно угасает в его глазах. А потом почувствую глубоко-глубоко внутри, как захлёбывается воем ласка.
Как она умирает в тумане, а я становлюсь свободна.
Зачем я его гладила вчера? Зачем сегодня — целовала? Что за глупые, глупые поступки! Кто же ведёт себя так с врагом? С врагами надо совсем иначе.
Мысли в голове путались. Всё вокруг запуталось. Я сама была вся одна сплошная путаница: то ли взрослая циничная женщина, построившая себе собственную дорогу, то ли перепуганная девочка, которой очень хочется домой, и чтобы чьи-то сильные руки заградили её от мира. То ли ненавижу его, то ли жалею; то ли глаза б никогда не видели, то ли смотрела бы и смотрела…
И надо бы, наверное, разобраться. Рационально проанализировать и что-то решить. Но в ушах всё ещё звенел надломленный голос Ардена, в груди болело, а на губах горячечно, сухо саднил прерванный поцелуй.
Я села в лисью кучу одеял в углу, обняла руками колени и прикрыла глаза.
Было время — я пыталась лечить кошмары здравым смыслом.
Первые несколько месяцев они совсем меня не беспокоили. Я была тогда, кажется, не совсем в себе: всё во мне мобилизовалось и готово было биться во имя поставленной цели. Я спала мало и безо всяких снов, просыпалась от любого шороха и чувствовала себя бодрее, чем после купания в реке посреди августовской жары. Лишь потом, позже, когда меня немного отпустило, я стала плохо спать и видеть кошмары.
Кошмаров было… достаточно, самого разного содержания. В одних я бежала бегом, в других с трудом пятилась, в третьих лежала, замороженная и бессловесная. Иногда получалось бороться и драть чужие мышцы когтями до самой кости, но чаще я лишь холосто щёлкала зубами, пока кто-то — чёрная неузнаваемая фигура — отрывал мне лапы по одной.
Но