И когда я грозила ему самоубийством, я тоже, пожалуй, не лукавила. Конечно, это был бы… в высшей степени нежелательный исход. Но это во много, во много раз лучше, чем остаться с ним, во власти запахов и животных инстинктов.
Так что да: то, что сейчас я всего лишь ему не сочувствую и желаю каких-то посторонних, не инициированных мной страданий — это очень большой прогресс.
Мастер Дюме тихонечко фыркнул и цепочкой съел целых четыре моих пешки.
— Скажите честно, — не утерпела я, — вы всё-таки читаете мысли? Как Бишиги?
Будучи близкой подругой Ливи, я, конечно, знала, что читать мысли Бишиги как раз-таки не умеют. По крайней мере, они предпочитали объяснять это людям со стороны именно так.
Мастер Дюме ткнул ручкой в слово «НЕТ». У него была отдельная тетрадка с заготовленными заранее частыми словами, которые он мог просто показать, а не писать всё заново.
— А как вы тогда это делаете? Вы часто отвечаете на вопросы, которые я не задавала, и вообще…
Он пролистнул тетрадь и открыл её на одной из страниц. Там было написано: «жизненный опыт».
Я рассмеялась.
Ужинали в итоге пирогом с печенью, — Арден дошёл до булочной, принёс его и бледные, жёсткие, грустные на вид зимние помидоры. Ели в молчании. Мастер Дюме привычно гипнотизировал глазами календарь, Арден дулся в помидорный салат, а я обижалась тоже, сама не знаю на что.
В общем, день так и закончился бы — на натянутой ноте взаимного недовольства, если бы к ночи Арден не обратился.
Знакомый лис, некрупный, бошкастый, с мягкими лапами и нежной светлой звёздочкой на лбу, был намного приятнее Ардена. Он улыбался узкой лисьей улыбкой и щурил глаза. Ставил лапы на стол, а я спихивала его и говорила «фу». Бодался, топтался рядом, умилительно качал толстым хвостом.
Лис складывал мне голову на колени, капал слюнями, легонько прикусывал пальцы и явно выпрашивал ласку. Удержаться было невозможно: я теребила его за ушами, чесала, гладила и даже в порыве умиления сказала что-то вроде «кто здесь такой хороший мальчик».
«Хороший мальчик» то радостно скакал вокруг меня, то сидел, вывалив язык.
— Вообще-то я знаю, что это всё ещё ты, — очень серьёзно сказала я.
Арден тявкнул: конечно, мол, знаешь. А потом принялся крутиться по кухне, гоняясь за своим хвостом, и сшиб графин с водой.
Пришлось собирать осколки, вытирать пол, вытирать стул, вытирать лиса, причём лис старательно мешал и пытался вымочить уже меня, — или хотя бы лизнуть в нос или ухо. Я ругалась и даже пару раз шлёпнула его полотенцем, а потом плюнула на всё, села на пол, обняла его за шею, да так и сидела, уткнувшись носом в тёплый рыжий мех.
xxx
Наутро вся эта лёгкость, и беззаботный смех, и непролитая нежность истаяли, как болотная дымка жарким июльским утром.
За завтраком говорили только по делу. Я передала свои записи, — честно предупредив, что их вряд ли можно считать такими уж полными; Арден вежливо их пролистал, очевидно ничего не понял, но поблагодарил и куда-то уехал.
Мастер Дюме снова предлагал мне шашки, но у меня совсем не было на них настроения.
В квартире пахло лисом. Он провонял собой, кажется, решительно всё. Им пахли полотенца в душе, дурацкие кухонные занавески, моё покрывало и даже чай; этот запах преследовал меня на балконе и в туалете; я открыла все окна нараспашку, но даже это не помогло, потому что улица, кажется, тоже пахла Арденом. Я скормила артефакту крови вдвое больше обычного, и это тоже ничего не изменило.
Нет, мне не дурманило разум. Я прекрасно осознавала, что делаю, я помнила, что всё это решительно мне не нравится, я знала, кто я такая и ради чего так билась все эти шесть лет. Меня не пьянил этот запах, не заставлял делать несвойственные мне вещи и — упаси Полуночь — не влюблял меня, в кого не надо.
Он просто всё время был. И свербел у меня в носу.
Отчаявшись, я даже попросила у мастера Дюме каких-нибудь капель, но колдун, поджав губы, написал, что «не может допустить нанесение вреда моему хрупкому здоровью».
Хрупкому. Подумать только.
У нормальных двоедушников запах пары вызывает ощущение покоя. Пара пахнет домом, пара пахнет теплом, уютом и безопасностью. В особенно плохие дни ты всегда можешь зарыться носом в волосы своего партнёра, дышать им, пропитываться им, и самые жуткие мысли отступят сами собой.
Трис сравнивала своего волчонка с лёгкими наркотиками, — и алхимичка Трис, вероятно, знала, о чём говорила. Внешний мир не то чтобы размывается, но становится не таким ярким, и все твоё внимание сжимается в тоннель, на одной стороне которого ты, а на другой — он. Ты всё ещё осознаёшь реальность, но как будто не до конца, размыто, потому что вся ты сосредоточена совсем на другом.
Я помнила это иначе. Для меня тогда — в тот единственный раз, когда я действительно слышала этот запах — мир был наоборот таким ярким, что слепило глаза. И запах был везде, он ввинчивался в нёбо, дробил череп, выливался из глаз, и в этом не было ничего уютного. Был азарт, было предвкушение, был порыв бежать наперегонки, обхитрить, обыграть, быть сильнее и в конце концов остаться живой.
Но сейчас ничего такого не было. Ни спокойствия, ни адреналина. Наверное, мой артефакт всё-таки работал, и ласка спала спокойным сном,