«Опять ночная тишина…»
Опять ночная тишинаЛежит в равнине омертвелой.Обыкновенная лунаГлядит на снег, довольно белый.
Опять непраздничен и синьПростор небесного молчанья,И в глубине ночных пустыньВсё те же звёздные мерцанья.
И я, как прежде, жалкий раб,Как из моих собратьев каждый,Всё так же бледен, тих и слаб,Всё тою же томлюсь я жаждой.
Мечтать о дивных чудесахХочу, как встарь, — и не мечтаю,И в равнодушных небесахПророчеств новых не читаю.
И если по ночным снегам,Звеня бубенчиками бойко,Летит знакомая всем намПо множеству романсов тройка,
То как не улыбнуться мнеЕё навязчивому бреду!Не сяду в сани при луне,И никуда я не поеду.
«Коля, Коля, ты за что ж…»
Коля, Коля, ты за что жРазлюбил меня, желанный?Отчего ты не придёшьПосидеть с твоею Анной?
На меня и не глядишь,Словно скрыта я в тумане.Знаю, милый, ты спешишьНа свидание к Татьяне.
Ах, напрасно я люблю,Погибаю от злодеек.Я эссенции куплюСклянку на десять копеек.
Ядом кишки обожгу,Буду громко выть от боли.Жить уж больше не могуЯ без миленького Коли.
Но сначала наряжусь,И, с эссенцией в кармане,На трамвае прокачусьИ явлюсь к портнихе Тане.
Злости я не утаю,Уж потешусь я сегодня.Вам всю правду отпою,И разлучница, и сводня.
Но не бойтесь, — красотыВаших масок не нарушу,Не плесну я кислотыНи на Таню, ни на Грушу.
«Бог с тобой! — скажу в слезах.—Утешайся, грамотейка!При цепочке, при часах,А такая же ведь швейка!»
Говорят, что я проста,На письме не ставлю точек.Всё ж, мой милый, для крестаПринеси ты мне веночек.
Не кручинься, и, обнявТалью новой, умной милой,С нею в кинематографТы иди с моей могилы.
По дороге ей купиВ лавке плитку шоколада,Мне же молви: «Нюта, спи!Ничего тебе не надо.
Ты эссенции взялаСклянку на десять копеек,И в мученьях умерла,Погибая от злодеек».
«Изнурённый, утомлённый…»
Изнурённый, утомлённыйЖаждой счастья и привета,От лампады незажжённойЖди таинственного света.
Не ропщи, не уклоняйсяОт дороги, людям странной,Но смиренно отдавайсяЧарам тайны несказанной,
За невидимой защитой,С неожиданной отрадой,Пред иконою сокрытойС незажжённою лампадой.
Красота Иосифа
Залиха лежала, стеная, на пышной постели,И жёны вельмож Фараона пред нею сидели.
«Залиха, скажи нам, какой ты болезнью страдаешь?Печально ты смотришь, горишь ты, — как свечка, ты таешь».—
«Подруги, я стражду, больная мятежною страстью,Желание жгучее пало на сердце напастью». —
«Высокая доля уносит в поток наслаждений, —Тебе ли знакомы несытые вздохи томлений!» —
«О, если б имела, подруги, я всё, что б хотела!О, если бы воля моя не знавала предела!» —
«Но что невозможно, о том бесполезны и грёзыБезумны желанья, безумны горючие слёзы!» —
«Для вас, о подруги, мои непонятны мученья,Но вам покажу я предмет моего вожделенья.
Вы сами желанья почуете лютое жало».Залиха за чем-то рабыню тихонько послала,
И снова к подругам: «Покушайте, вот апельсины.Ах, если бы в сладостях было забвенье кручины!»
Едва апельсинов коснулись ножи золотые,У входа зазыблились быстро завесы цветные.
Тяжёлые складки рукою проворной отбросив,Вошёл и склонился смиренно красавец Иосиф,
И по полу твёрдо ступая босыми ногами,Приблизился к гостьям и скромно поник он очами.
Горячая кровь на ланитах его пламенела,Смуглело загаром прекрасное, стройное тело.
И вскрикнули жёны, с Иосифа глаз не спускают,Как руки ножами порезали, сами не знают.
Плоды окровавлены, — гостьям как будто не больно.И рада Залиха, на них улыбнулась невольно.
«Вы полны восторгом, едва вы его увидали.Судите же сами, какие терплю я печали!
Он — раб мой! Его каждый день, как рабыня, прошу я,Никак не могу допроситься его поцелуя!» —
«Теперь, о подруга, твои нам понятны мученья,Мы видели сами предмет твоего вожделенья!»
«В тебя, безмолвную, ночную…»
В тебя, безмолвную, ночную,Всё так же верно я влюблён,И никогда не торжествую,И жизнь моя — полдневный сон.
Давно не ведавшие встречи,Ты — вечно там, я — снова здесь,Мы устремляем взор далече,В одну мечтательную весь.
И ныне, в час лукавый плена,Мы не боимся, не спешим.Перед тобой моя измена, —Как легкий и прозрачный дым.
Над этим лучезарным морем,Где воздух сладок и согрет,Устами дружными повторимНаш тайный, роковой завет.
И как ни смейся надо мноюЖестокий, полуденный сон, —Я роковою тишиноюТвоих очей заворожён.
«Беспредельно утомленье…»
Беспредельно утомленье,Бесконечен тёмный труд.Ночь зарёй полночной светит.Где же я найду терпенье,Чтоб до капли выпить этот Дьявольский сосуд?
Посмотрите, — поседелаУ меня уж голова.Я, как прежде, странник нищий,Ах, кому ж какое делоДо того, что мудрый ищет Вечные слова!
«Здесь, над милой Кондаминой…»
Здесь, над милой Кондаминой,Где нежна природа-мать,Веет лаской голубинойОн, умеющий играть,
Взоры благостные клонитК расцветанию мимоз,И на дальний север гонитОткровенно злой мороз.
Даль морская голубеет,Светел каждый уголок, —Но порою вдруг повеетТихий, лёгкий холодок.
Станет молча за спиноюТа, кто вечно сторожит,И костлявою пятоюВ гулкий камень постучит.
Приложение
Александр Блок. Пламенный круг
В современной литературе я не знаю ничего более цельного, чем творчество Сологуба. Вместе с тем, развиваясь по верховной и прихотливой воле художника, оно совершенно чуждается каких бы то ни было схем, какой бы то ни было симметрии. Ни тех, ни другой нет и признака как в поэзии, так и в прозе Сологуба. Роман «Мелкий бес», ставший произведением классическим, прочитанный всей образованной Россией, написан в высшей степени «свободно» и несимметрично.
Несмотря на то что Сологуб давно уже стал художником совершенным и, может быть, не имеющим себе равного в современности, — он получил широкую известность лишь с того времени, как «Мелкий бес» появился в печати отдельным изданием (на днях вышло уже третье издание романа). Правда, это первое произведение, о котором можно сказать с уверенностью, что автор его — законный преемник Гоголя, что он — последний старик дореволюционной России; но если «Мелкий бес» готов сделаться достоянием народным, то и рассказы Сологуба должны быть оценены по справедливости в близком будущем. В самом деле, такие книги, как «Жало Смерти» и особенно «Истлевающие личины» и «Книга разлук», — книги, совершенно еще не разгаданные критикой и вносящие существенно новое в сокровищницу русской литературы.
Менее всего известны публике и критике стихи Сологуба. Может быть, они так и останутся достоянием немногих, но истинных почитателей, разделяя судьбу поэзии Тютчева и Боратынского. Почему? Кажется, на этот вопрос еще нельзя ответить с уверенностью. Во всяком случае, одною из важных причин этого явления надо считать отсутствие в поэзии Сологуба какой бы то ни было пряности и мишуры, от которой едва ли избавлен хоть один современный поэт. Простота, строгость, совершенство форм и какая-то одна трудно уловимая черта легкого, шутливого и печального отношения к миру роднит Сологуба-поэта с Пушкиным. Нелегко продолжать это сравнение, чувствуя Сологуба и сологубское глубоко близким и современным себе; но, может быть, я не ошибусь, если скажу еще, что Сологубу, как Пушкину, свойственно порою шутить и забавляться формами и что он имеет на это право потому же, почему Пушкин мог шутливо рифмовать розу с морозом.