– А то ж! – обрадовалась подношению бабка. – Это я сейчас мигом. Ты двери-то затвори! Мухи налетят! – всполошилась она, выпучившись на Аки.
Та застряла на пороге: ни туда, ни сюда. Лишь глазюки-бусины катаются горохом, ощупывая горницу. Впрочем, дверь она послушно закрыла: за собой, вернувшись обратно на крыльцо.
– Чего это она? – опешила бабушка Проска. – Никак обиделась?
– Раздышаться пошла, – пояснила Ринда. – Жарко у вас.
– Так ты куртейку-то скидай, – посоветовала хозяйка. – Чай, не в лесу. А к баньке я вам чистых рубашонок выдам. Ваши-то, небось, простирнуть не грех. Ох, чего это я? – вспомнила она, за что её оделили серебром, и кинулась в сени.
Ринда стащила куртку, сложила рядом на лавку. Разломила каравай, уткнулась носом в духмяную мякоть и втянула самый сладкий запах на свете: хлебный. Вскоре перед ней встала плошка со снятыми сливками, и пузо застонало от подзабытого в скитаниях наслаждения. А тут и Аки вернулась, на этот раз присоединившись к подруге. Цапнула хлеб, макнула его в сливки и принялась посасывать, словно младенец, лишившийся мамки – Ринда помогала так вскармливать подкидыша, какие изредка появляются у ворот каждого скита.
Бабушка Проска укатилась из дому, так что таиться вроде ни к чему. Тем не менее, поинтересовалась Ринда осторожным шепотком:
– Думаешь, здесь опасно оставаться? Бани не будет?
– Подозрлительно хорлошо, – пробубнила Аки и добавила: – Тут.
– На хуторах народ не жлобствует, как в больших деревнях, – призадумалась Ринда, вновь окидывая взглядом горницу. – Живут на отшибе. Гости у них редки. Почему бы и не приветить? Ещё и за серебро.
– Баня будет, – сухо буркнула Аки. – За серлебрло-то.
– И что? Хватит темнить, – раздражённо шикнула Ринда. – Мы уходим или остаёмся?
– Трлевожно, – пожаловалась Аки, зябко поведя плечами.
– Ты что-то чуешь? – встревожилась Ринда, отложив недоеденный хлеб.
Чему-чему, а неподражаемой чуйке подруги она верила безоговорочно.
– Не-ет, – протянула чучелка, склонив голову набок и потеревшись виском о плечо. – Но трлевожно.
– Значит, покупаем, что дадут, и уходим, – вернулась к Ринде расчётливая решительность, усыплённая сливками.
– Во дворле спокойно, – попыталась успокоить своё сердечко Аки. – Дед под навесом. Чего-то возится. Парленёк в погрлеб залез. Сама видела, – она подскочила с лавки, прилипла к оконному стеклу и убедилась: – Баню затопили. Вон дымок появился…
– Хватит нудить, – поморщилась Ринда. – Решили уже: уходим.
– Помыться надо, – как-то непривычно жалобно проскулила чучелка. – Всё чешется.
– Ещё как чешется, – поскребла Ринда не подбородок, а бочину. – Ладно, – сдалась она. – Быстренько помоемся, и уходим. Париться не станем, только ополоснёмся. А потому и баню нам протапливать не надо. Так и скажем хозяйке, дескать, жутко торопимся. Станет уговаривать задержаться, значит, дело нечисто. А безропотно соберёт в дорогу еды… Тогда посмотрим. Может, и переночевать останемся. Идёт?
– Давай, – тяжко вздохнула Аки, усевшись обратно на лавку. – Только гляди по сторлонам. От меня не отходи. От этих, – кивнула она на дверь, – если, кинутся, отобьюсь. Не соперлники. Убивать не хочется, – пожаловалась бедняжка. – Старлые люди. Старлых убивать нельзя. Богиня Буа не прлостит, – еле слышно промямлила она под нос.
– Создатель тоже не обрадуется, – не особо веря в то, что говорит, поддакнула Ринда, вновь берясь за хлеб. – Постараемся бескровно вывернуться.
На том и порешили.
Бабушка Проска вернулась со двора с уже знакомым им внуком, вытащившим из погреба целую корзину снеди. И с тремя малолетними внучатами, которые невесть где шлялись и явно получили взбучку. Два мальчонки – лет пяти-семи – и девчонка чуть постарше зыркнули на гостей и юркнули в низкую дверцу неподалёку от входа. После них на полу остались грязные следы босых ног и весьма интересный вопрос: почему во дворе пусто? Куда подевались дети стариков, наплодившие им внуков? Мужики, допустим, жгут уголь в лесу, а бабы?
– Невестки на реке бельё полощут, а эти без пригляда безобразят, – пожаловалась бабулька.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Подросток бухнул тяжёлую корзину на лавку и тотчас смылся. Бабушка заглянула в корзину и всплеснула руками:
– Утянул-таки подлец! Цельный круг колбасы! Да где ж мне за ними всеми углядеть? Цельных двенадцать внучат, и все на мне, – сокрушалась хозяйка больше напоказ, чем от сердца.
Как все нормальные женщины, она хвасталась многочисленным потомством – порукой безбедной достойной старости. Ринда мысленно хмыкнула: она одна ненормальная, раз о потомстве вообще не задумывалась. А ведь давно числится перестарком. В деревне на такую засидевшуюся в девках клюют лишь вдовцы с собственным приплодом. А вот княжнам нередко приходится засиживаться, пока решается судьба приданного в виде земель и деревень – а то и целого городка.
– Ну, вот, – развела руками над корзиной хозяйка. – В дорогу вам. Всё свежее: у нас долго не залёживается при стольких-то ртах. У меня ж семь сынов и трое уже при семьях.
Ринда сползла с лавки: брюхо, отвыкшее от жирной еды, поднывало, глаза слипались. В лесу спали вполглаза, да и то по очереди. Она подошла к корзине и оценила товар: копчёное сало, копчёная колбаса, в развязанном бабкой мешочке размером с человеческую голову греча, в тряпичной махотке соль. Ещё два мешочка – наверное, тоже крупа. Выбрано с толком: всё и без погреба сохранится несколько дней – а больше и не нужно.
– Благодарю от всего сердца, – приложила Ринда к груди руку и похвалила хозяйку: – Сразу видно опытную руку. Умеешь ты, бабушка, в дорогу собирать.
– А то ж, – горделиво подбоченилась та. – У меня небось два сына в городской дружине. В Борне, значица. Куда вы идёте. Так, если нужно, могу с вами весточку передать. Чтоб, значица, помогли с обустройством.
– Мы к родичам идём, – с нарочитой беспечностью отмахнулась Ринда. – Нам бы только до порога добраться, а там уже дожидаются. С плетьми. Все глаза проглядели.
– Вот это дело, – нравоучительно надулась бабулька. – А то ж не дело, когда девки без присмотра-то шляются. Это ж так-то любой изобидит.
– Так мы потому лесом и пошли, – состроила убедительную рожицу Ринда. – К лесу мы и сами привычные. Зверьё нынче тихое. А лихим людям торчать в стороне от дорог никакой выгоды.
– Всё одно: срамно девкам в одиночку таскаться, – оставила бабушка Проска за собой последнее слово и приказала: – Скидайте барахло, покуда в доме тишь. В баню и в одних рубахах прошмыгнёте. Мужиков на дворе нет, не обольстятся на ваши прелести, – не без иронии глянула на молчащую Аки старая насмешница.
– А баня что, уже протопилась? Так быстро? – напряглась Ринда.
– С утречка топили, – пояснила хозяйка, направившись к остывающей печи. – Бельишко парили. А теперь лишь чуток подтопили: водицы погреть да жару подпустить. Вы, чай, париться не станете. И без того на свет очами еле лупаете. Ещё заснёте с устатку да угорите.
– Париться не будем, – подтвердила Ринда. – Помоемся и в дорогу.
– Вот и ладненько, – легко согласилась хозяйка, грохоча горшками. – Жаль, обед не поспеет, так на дорожку всухомятку пожуёте. А там к вечеру уж и до города доберётесь.
– Он так близко? – удивилась Ринда.
– Коль выбираться до торгового пути, да после по нему, так не близко выходит, – охотно просветила бабулька, возясь с какой-то кухонной ерундой. – А коль по лесу, как шли, да напрямки, как мой дед укажет, да молодыми ногами, к вечеру точно управитесь.
Предложение хозяйки скинуть грязное барахлишко и тащиться в баню в одних рубашках, не сговариваясь, отвергли. Ещё и торбы прихватили, отговорившись тем, что у них всё с собой: и чистое бельишко, и мыло, и прочее всякое. Погрузившись в домашние хлопоты, бабулька лишь отмахнулась, дескать, пёс с вами: делайте, как знаете.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Гостьи прошлёпали в баню и первое, чему обрадовались: засову на двери изнутри. Заперевшись, разделись и первым делом быстренько простирнулись. Развесив бельё в предбаннике, занялись собой. Париться-не париться, а мылись тщательно: когда ещё доведётся? Проваландались изрядно.