Саймон был завербован Себастьяном Уорлоком почти два года назад. Европейские власти паниковали по поводу анархии во Франции, боясь коварного распространения революции в своих собственных странах. Великобритания не была исключением. В самых высоких кругах лондонских тори Питт и его люди совещались ночи напролет, пытаясь постичь степень хаоса во Франции и оценить, сможет происходящее просочиться на территорию Великобритании и ее союзников. Каждый британец, которому было что терять, боялся французской анархии.
Не было тайной то, что Саймон свободно говорил на французском, испанском, итальянском и немецком языках и даже мог немного изъясниться по-русски. Не составляло секрета и то, что Саймон был тори и сторонником Питта, хотя до сих пор не принимал активного участия в политической жизни. Не было тайной и то, что он не был счастлив в браке и проводил большую часть времени в своих северных поместьях, старательно избегая общества жены.
Одной туманной ночью в Лондоне друг Саймона Берк пригласил его в клуб джентльменов «Уайте». Тогда-то Саймона и представили Уорлоку. На следующий день Уорлок появился в Ламберт-Хаус, настаивая на том, чтобы Гренвилл присоединился к нему за ланчем. И в темноте кареты Себастьяна туманные завесы спали, и Саймона завербовали, чтобы спасти страну от анархии и революции.
— Вы никогда не бываете в городе. У вас безупречное алиби, — сказал, помнится, Уорлок.
Саймон не колебался ни на мгновение. Его жизнь превратилась в своего рода изгнание, пусть и добровольное. Он принял решение держаться подальше от Элизабет, даже притом, что это означало пожертвовать своими отношениями с сыновьями. Он не мог выносить даже мысли, что проведет с этой женщиной всю свою жизнь. Так что предложение Уорлока стало чем-то вроде спасения. И Саймон с рвением принял вызов превратиться во француза и якобинца.
Он хорошо знал Педжета и питал к нему самые искренние дружеские чувства. Когда его карета приблизилась к дому Доминика, Саймон задался вопросом: рискнет ли он возобновить с ним старую дружбу? Саймон не считал это разумным, особенно в ситуации, когда он работал на обе стороны. Но один визит явно никого не насторожил бы. В любом случае Педжет мог оказаться ценным источником информации.
Несмотря на то что связной Саймона не появился и на другое утро, Журдан сегодня получил записку с вежливым приказом прибыть на встречу. Его новым связником был человек по имени Марсель. Якобинец предложил назначить встречу в общей комнате таверны в Ист-Энде завтра ночью.
Сердце Саймона заколотилось, стоило ему прочитать записку. Разумеется, он должен был пойти — и доставить информацию, которой у него еще не было. Журдан находился в Великобритании почти три недели. В итоге не имело ровным счетом никакого значения, что на самом деле он был Саймоном Гренвиллом, что его жена умерла и что всего неделю назад он находился в Корнуолле, заботясь о своих детях. У него было тридцать шесть часов, чтобы собрать сведения для Ляфлера и своих французских шефов, и Гренвилл уже всерьез беспокоился об этом.
Недавно утром Саймон ушел из дому, надев белый парик и поношенную одежду, чтобы никто его не узнал. Во Франции, притворяясь Журданом, он часто носил разноцветные парики, надевая белый только по официальным случаям. Ляфлер, несомненно, описал Марселю Журдана как высокого поджарого человека, обычно носящего яркие парики. Все это было весьма кстати, но Саймону наверняка пришлось бы еще больше изменить свою внешность. Изображать Журдана в Лондоне было по определению опасно. Слишком много людей могли узнать Гренвилла.
Он тщательно обдумывал имевшиеся у него варианты.
Амелия застала его возвращавшимся домой, но издали не узнала. Саймон чувствовал себя ужасно неловко.
Он пригласил Амелию в свой дом потому, что она была нужна его детям. И если уж быть до конца честным с самим собой, еще и потому, что он сам отчаянно нуждался в ней.
Сердце подпрыгнуло в груди. Саймон должен был видеть Амелию каждый день и знать, что она заботится о его детях, что ее сердце наполнено любовью к ним. Глядя на Амелию в компании мальчиков, он чувствовал особую, невероятную теплоту.
Разумеется, Амелия была нужна ему не только поэтому. Саймон с нетерпением ждал возможности остаться с ней наедине после ужина, чтобы немного поговорить. И он даже не пытался отрицать, что возбуждался при виде ее. Сжимая Амелию в объятиях, Саймон разрывался между безрассудной потребностью быть с ней и странным чувством защищенности, словно она была безопасной гаванью, которая отчаянно требовалась ему в этом мире бушующих волн, нагоняемых штормами.
Но изначально Саймон не подумал, какие проблемы создаст присутствие Амелии в его доме. Она рано вставала и поздно ложилась спать. Она застала его врасплох, замаскированного, сразу после рассвета, когда большинство аристократок обычно спали. Теперь Саймону требовалось украдкой выскользнуть из дома до полуночи, чтобы встретиться с Марселем, и он сильно сомневался, что в это время Амелия будет спать. Так что придется позаботиться о том, чтобы она его не увидела.
А что, если найти какой-нибудь способ занять ее заботами о детях даже в столь поздний час? — думал Гренвилл. Интересно, могла ли она поверить в то, что один из мальчиков приболел? Или стоило придумать иное занятие, способное отвлечь ее внимание?
Амелия уже относилась к нему с подозрением. И у нее были веские причины гадать о том, чем же вызваны странное поведение или его ужасные ночные кошмары. К сожалению, она слишком много знала о деятельности Лукаса. Она даже знала, что Педжет когда-то был шпионом.
Карета Саймона остановилась, и он вздохнул. Амелия ни за что не должна узнать правду.
Его лакей открыл дверцу кареты. Бедфорд-Хаус представлял собой трехэтажный прямоугольный дом с тремя башнями, в центральной из которых располагался вестибюль. Каменные стены, окружавшие владения Бедфорда, увивали розы и плющ. В центре круговой подъездной дорожки находился фонтан. Улыбнувшись, Саймон выбрался из кареты. Ничто, казалось, не изменилось со времени его последнего визита несколько лет назад.
Спустя мгновение Саймона провели к кабинету Педжета. Гренвилл прошел мимо комнат с позолоченной мебелью и парчовыми портьерами. Стены дома украшали восхитительные произведения искусства. Под ногами лежала красная ковровая дорожка.
Доминик уже ждал его. Граф Бедфордский вышел из-за стола, стоило Саймону показаться в просторной, облицованной деревянными панелями и уставленной книгами комнате.
— Я удивился, но обрадовался, когда получил твою записку, Саймон, — улыбнулся Педжет, протягивая ему руку.