за окнами отразились в воде, и над болотами медленно поплыл рокочущий звук органа. Тогда из глубин гибельных топей, окаймленных яркими мхами, запрыгали Дикие Твари и закружились в танце, ступая на отражения звезд, а над головами танцующих вспыхивали и гасли болотные огни.
Дикие Твари обличием схожи с людьми, но кожа их бурого цвета, и ростом они не больше двух футов. Уши у них заостренные, словно у белок, только гораздо длиннее, и подпрыгивают они весьма высоко. Днем Дикие Твари таятся в глубоких омутах в самой непроходимой части болот, а ночами поднимаются на поверхность и затевают танцы. Над головою каждой Дикой Твари горит болотный огонек и двигается вместе с нею; души у них нет, и смерти они не знают; они – родня эльфийского народа.
Всю ночь танцуют они среди болот, ступая на отражения звезд (ибо водная гладь не удержит их сама по себе); а когда меркнут звезды, одна за одною погружаются Дикие Твари в родные омуты. А если они задержатся, умостившись среди камышей, тела их гаснут, становясь неразличимыми для взора, точно так же как болотные огни тускнеют в лучах солнца; потому при свете дня никому не дано увидеть Диких Тварей, родню эльфийского народа. Впрочем, и ночью никому не дано увидеть их – кроме тех, кто, как, например, я, рожден был в сумерках, в тот самый миг, когда на небе вспыхивает первая звезда.
Так вот, в ночь, о которой я веду речь, одна маленькая Дикая Тварь брела себе по пустоши куда глаза глядят, и добралась до самых стен собора, и танцевала там на отражениях расцвеченных святых, что дрожали на воде среди отбликов звезд. Подпрыгивая в причудливом танце, она заглянула сквозь расписные окна, и увидела, как молятся люди, и услыхала песнь органа, что лилась над пустошью. Звук органа гремел над болотами, но песнопения и молитвы людей устремлялись ввысь от главной башни собора, словно тончайшие золотые цепочки протянувшись до самого Рая, – ангелы Рая сходили по ним вниз, к людям, и вновь поднимались вверх, к небесам.
Тогда что-то похожее на досаду охватило маленькую Дикую Тварь – в первый раз с тех пор, как созданы были болота, более не радовали ее ни мягкий серый ил, ни холод бездонных заводей, ни возвращение с севера шумливых гусей, ни неистовое ликование крыл болотной птицы, когда поет каждое перо, ни чудо недвижного льда, что сковывает покинутые бекасами заводи, и одевает инеем камыши, и окутывает притихшие пустоши таинственной дымкой, когда солнце алеет у самого горизонта, – даже пляски Диких Тварей дивными ночами показалось ей мало, и затосковала маленькая Дикая Тварь, и страстно захотелось ей обрести душу и поклоняться Богу.
Когда же окончилась вечерня и погасли огни, маленькая Дикая Тварь, плача, возвратилась к родне своей.
На следующую ночь, едва в воде отразились звезды, она запрыгала по светящимся точкам к самому дальнему краю болота, где рос непроходимый лес, – там жила Древнейшая Дикая Тварь.
Древнейшая Дикая Тварь сидела под деревом, укрывшись от лучей луны.
И сказала маленькая Дикая Тварь:
– Я хочу обрести душу, чтобы поклоняться Богу, и постичь смысл музыки, и познать сокровенную красоту болот, и мысленным взором увидеть Рай.
И молвила на это Древнейшая Дикая Тварь:
– Что нам до Бога? Мы – всего лишь Дикие Твари, родня эльфийского народа.
Но ответом ей было только:
– Я хочу обрести душу.
Тогда сказала Древнейшая Дикая Тварь:
– Не могу я дать тебе душу, ибо у меня ее нет; но если обретешь ты желаемое, то однажды придется тебе умереть, и если постигнешь ты смысл музыки, то познаешь и суть страдания; лучше быть Дикой Тварью и не ведать смерти.
И маленькая Дикая Тварь, рыдая, ушла.
Но те, что считались роднею эльфов, пожалели маленькую Дикую Тварь; ибо, хотя Дикие Твари не могут долго предаваться грусти, поскольку души, умеющей грустить, у них нет, при виде горя своей подруги нечто схожее с болью испытывали они какое-то время в том месте, где должна быть душа.
И родичи эльфов покинули ночью свои обиталища и пустились в путь, чтобы сотворить душу для маленькой Дикой Твари. Шли они через болота и поднялись наконец к лугам, поросшим травой и цветами. Там собрали они осеннюю паутину, что сплел в сумерках паук; роса сияла на ней.
В росе этой отразились все огни бескрайних шатров рифленого неба и переменчивые переливы красок тихого вечера. А над нею сияла в короне звезд величественная ночь.
Тогда Дикие Твари вернулись с обрызганной росой паутиной к своим жилищам. Там они взяли клок серого тумана, что по ночам укрывает болота, и вложили в него мелодию пустошей, что вечерами взлетает над топями вверх и вниз на крыльях золотой ржанки. И еще вложили они туда скорбные песни, что слагает тростник перед лицом грозного Северного Ветра. Затем каждая Дикая Тварь отдала какое-нибудь бережно хранимое воспоминание о болотах древности. «Ничего, как-нибудь обойдемся», – говорили они. Ко всему этому они добавили два-три отражения звезд, выловив их из воды. Но по-прежнему душа, созданная родичами эльфов, оставалась безжизненной.
Тогда Дикие Твари вложили в нее шепот влюбленных, что бродили в ночи рука об руку, и стали ждать рассвета. И вот царственный рассвет озарил землю, болотные огни Диких Тварей померкли в ослепительном сиянии, и тела их погасли, став невидимыми для взоров; но они продолжали ждать у края болот. И дождались они: над болотом и полем, от земли и с небес раздалась многоголосая песнь птиц.
И ее тоже вложили Дикие Твари в обрывок туманной дымки, собранной в болотах, и завернули это все в обрызганную росой паутину. И душа ожила.
Душа лежала в руках Диких Тварей – не больше ежа, и переливались в ней дивные зеленые и синие огни, кружась в нескончаемом хороводе, а в туманной ее сердцевине пылало пурпурное пламя.
На следующую ночь пришли они к маленькой Дикой Твари и показали ей мерцающую огнями душу. И сказали они:
– Если по-прежнему хочешь ты обрести душу, и поклоняться Богу, и утратить бессмертие, и умереть – приложи это слева к груди чуть выше сердца, и душа войдет в тебя, и ты станешь человеком. Но раз приняв душу, ты никогда уже не избавишься от нее и не станешь опять бессмертной – разве что извлечешь ее из груди и отдашь кому-нибудь другому; но уж мы-то не возьмем ее, а у большинства людей души уже есть. А если не отыщешь ты человека, не обладающего душою, то