стоила, как говорили в лагере: «Бырк — и готов».
Отец Павел сам не очень-то любил разговоры на эту тему, но старые его лагерные знакомые или из родных кто-то рассказывал, что в зоне уголовники отобрали у него валенки. Привязали его босого к дереву и оставили так стоять — думали, может, волки разорвут, а может, сам умрет. Конец декабря, стужа лютая. А он протаял пятками до самой земли — а снег глубокий — и на земле стоял. И говорят, что с тех пор отец Павел перестал бояться холода. Что правда, то правда — босиком ходил по снегу в 30-градусный мороз у себя в Верхне-Никульском.
Эх, Никола-чудотворец, Никола зимний! Не тебе ли, святой угодник Божий, любимец народный, отзывчивый на всякое горе, молился заключенный Павел Груздев, стоят по колено в уральском снегу?
Никола на море спасает,
Никола мужику воз подымает,
Никола из всякой беды выручает…
Никольские морозы — предшественники рождественских, а следом идут крещенские, сретенские, по названию праздников… Но для заключенного номер такой-то— «к примеру, скажем, 513-й, — пояснял отец Павел, — там, в лагере, имен и фамилий не было», — никаких праздников, тем более православных, отныне не существовало.
«В самый канун Рождества, — вспоминал батюшка, — обращаюсь к начальнику и говорю: «Гражданин начальник, благословите в самый день Рождества Христова мне не работать, за то я в другой день три нормы дам. Ведь человек я верующий, христианин».
— Ладно, — отвечает, — благословлю.
Позвал еще одного охранника, такого, как сам, а может, и больше себя. Уж били они меня, родные мои, так, не знаю сколько и за бараком на земле лежал. Пришел в себя, как-то, как-то ползком добрался до двери, а там уж мне свои помогли и уложили на нары. После того неделю или две лежал в бараке и кровью кашлял. Приходит начальник на следующий день в барак:
— Не подох еще?
С трудом рот-то открыл:
— Нет, — говорю, — еще живой, гражданин начальник.
— Погоди, — отвечает. — Подохнешь. Было это как раз в день Рождества Христова».
В вышине небесной много звезд горит.
Но одна из них ярче всех блестит.
То звезда Младенца и Царя царей,
Он положен в ясли Матерью своей.
И волхвы с востока за звездой идут,
И дары с любовью Господу несут.
Братья, поспешимте Господа принять,
Поспешим с любовью хлеб и соль подать…
Рождество было одним из самых любимых праздников о. Павла — лагерник или монах, он всегда оставался в душе ребенком. «Ибо Ты, Господи, утаил еси сие от премудрых и разумных и открыл младенцам…»
Однажды в суровую лагерную зиму 1942 года случилось с ним настоящее чудо. Уголовники лишили его обеда — единственного пайка в тот день: «Только, — говорит, — баланды получил, несу — подножку подставили, упал. А под веничком был у меня спрятан кусочек хлебца — маленький такой, с пол-ладони — столько давали хлебца в день. Украли его! А есть хочется! Что же делать? Пошел в лес — был у меня пропуск, как у бесконвойного — а снегу по колено. Может, думаю, каких ягод в лесу найду, рябины или еще чего. И смотрю — поляна. Снега нет, ни одной снежинки. И стоят белые грибы рядами. Развел костер, грибы на палку сырую нанизал, обжаривал и ел, и наелся».
Лагпункт, где шесть лет отбывал срок о. Павел, находился по адресу: Кировская область, Кайский район, п/о Волосница. Вятские исправительно-трудовые лагеря занимались заготовкою дров для Пермской железной дороги, и заключенному № 513 — этим номером называл себя о. Павел — поручено было обслуживать железнодорожную ветку, по которой из тайги вывозился лес с лесоповала. Как обходчику узкоколейки, ему разрешалось передвигаться по тайге самостоятельно, без конвоира за спиной, он мог в любое время пройти в зону и выйти из нее, завернуть по дороге в вольный поселок. Бесконвойность — преимущество, которым очень дорожили в зоне. А время было военное, то самое, о котором говорят, что из семи лагерных эпох самая страшная — война: «Кто в войну не сидел, тот и лагеря не отведал».
С начала войны был урезан и без того до невозможности скудный лагерный паек, ухудшались с каждым годом и сами продукты: хлеб — сырая черная глина, «чер-няшка»; овощи заменялись кормовою репою, свекольной ботвой, всяким мусором; вместо круп — вика, отруби.
«Производственный котел» — 700–800 граммов хлеба в день и три миски баланды — мутного варева из ботвы и отрубей. А были еще котлы «штрафные» — 400 граммов хлеба и две миски баланды, котлы «карцерные» — 300 граммов «черняшки» и миска баланды в день; были и котлы «ударные» — 900 хлеба и дополнительная каша — так поощрялся начальством «ударный» труд зеков. При таких нормах питания три недели работ на лесоповале звали военные лагерники «сухим расстрелом».
«Если лагерника военного времени спросить, какова его высшая, конечная и совершенно недостижимая цель, он ответил бы: «Один раз наесться вволю черняшки — и можно умереть». Изголодавшиеся зеки ели все, любую падаль: «Много протолкнул я в себя дельфиньего мяса, моржового, тюленьего, морского кота и другой морской животной дряни, — вспоминает бывший лагерник с островов «Архипелага Гулага». — Животный кал меня не страшил. А иван-чай, лишайник, ромашка — были лучшими блюдами».
Многие, приезжавшие к отцу Павлу в Верхне-Никульское, удивлялись, почему это батюшка не любит цветы.
— Нарвем ему букет полевых цветов, поставим в вазу или за фотографии на стене прикрепим, чтобы комнату украсить, — рассказывала батюшкина племянница. — А он потом незаметно всё выбросит.
И только келейница о. Павла, мудрая восьмидесятилетняя старуха Марья Петровна, в иночестве Феодора, а ныне монахиня Павла, сказала мне в Толге:
— Думаю, потому отец Павел цветов не любил, что в лагерях наголодался. Они ведь там цветы ели.
Многих людей спас о. Павел в лагере от голодной смерти. В то время как бригаду заключенных водили к месту работы два стрелка, утром и вечером — фамилии стрелков были Жемчугов да Пухтяев, о. Павел запомнил, — зека № 513 имел пропуск на свободный выход и вход в зону: «Хочу в лес иду, а хочу и вдоль леса… Но чаще в лес — плетеный из веточек пестель в руки беру и — за ягодами. Сперва землянику брал, потом морошку и бруснику, а грибов-то! Ладно. Ребята, лес-то рядом! Господи Милостивый, слава Тебе!»
Что удавалось пронести через проходную в лагерь, о. Павел менял в санчасти на хлеб, кормил ослабших от голода товарищей по бараку. А барак у них был — сплошь 58-я статья: монахи, немцы с Поволжья