«Так вот в чем суть праздника! — отметила я. — Сюда приглашаются послушать песню забвения… Вот как бессмертные сидхе сохраняют страсть к жизни! Теперь понятно, почему гостей не очень много, и почему бал кажется таким унылым. Веселье грянет позже, когда сидхе “обнулятся”».
— Что будет со мной? — спросила я. — Как на меня подействует песня забвения?
— Для тебя ничего не изменится. Это песня для фейри.
Я вздохнула. Когда Ириан очнется, он меня убьет: за тот флирт в кузне, за то, что его пришлось отрупить, за пропуск бала … но Ириана мне не жаль, он переживет. Обидно за Скендера. Он столько всего пережил, мучим одиночеством, но его не приглашают послушать песню. Понятно, что все боятся его предсказаний, но ему ведь не обязательно находиться среди гостей. Для него можно придумать особую комнату с хорошей слышимостью, и тогда всем будет хорошо.
Прозвучал громкий сильный голос церемониймейстера:
— Элидир, король Неблагого двора, повелитель Зимы, Душа ночи, и Эдона, Сладкая смерть.
Марагдет, Маэнун и Тэрада встали и поклонились; я повторила за ними. Остальные придворные тоже склонились в почтительных поклонах. Казалось, мой поклон длится вечно, когда же появилась возможность выпрямиться, я сразу устремила взгляд на короля и Сладкую смерть. Она не слышала приказа короля о том, чтобы сбросить гламур, поэтому сияла ярко, затмевая всех.
Но меня вредный гламур уже не тревожил; я задалась вопросом: почему ее называют «Сладкой смертью»? Что ж, скоро я это выясню!
Глава 26
Сладкая смерть оказалась обладательницей нежно-золотистой кожи, темно-золотых глаз и золотых же волос; да вся она была золотая, как и Марагдет, и я получала удовольствие, разглядывая ее. По просьбе короля — по просьбе! — она тоже сбросила гламур. Элидир усадил ее на стул возле своего трона и представил нас друг другу.
— Впервые вижу друидессу, впервые вижу хаосницу, впервые вижу фейриолога, и впервые вижу столь очаровательную девушку, — произнесла она певуче, и мне показалось, меня окутало мягкое благоухающее облачко. Еще ни один сидхе не производил на меня такого светлого впечатления. Она воспринималась, как благая.
— Магари — самая приятная из людей, которых я встречал, — вставил Маэнун. — Когда я притворялся стариком, люди смотрели на меня с жалостью, когда являлся в истинном облике — теряли дар речи и целовали песок, на который я ступал. А люди, что приходили в холмы? Все они трепетали перед нами или так усердно пытались угодить, что становилось тошно. Магари же держится с нами на равных и ничего не боится.
— Магари нравится даже Файдкамену, — проговорил Элидир многозначительно. — Падрайг рассказал мне, что он откликается на ее слова мгновенно. В чем твой секрет, Магари?
Будь у меня павлиний хвост, он бы уже распушился от удовольствия. Учтивые фразы короля не радовали, колкий взгляд Марагдета настораживал, Тэрада помалкивала, зато слова Маэнуна и Эдоны грели душу. Сидхе не лгут, поэтому их восхищение настоящее.
— Вы мне по-настоящему интересны, — ответила я с заминкой. — Все вы — от божественных сидхе до самого маленького спанка. Фейриологи все такие, как я: мы на вас помешаны и видим иначе, чем другие люди. Поэтому холм так быстро отзывается мне. И… мне приятно ваше восхищение, но я его не заслуживаю.
— Какая подкупающая скромность, — протянул Элидир.
— Это не скромность, а объективность. Как фейриолог я не сделала еще ничего толкового, а мои деяния с силой хаоса и друидов случайны и оценивать меня по ним не стоит.
Сидхе переглянулись и заулыбались.
— Самый приятный человек, которого я встречал, — повторил Маэнун.
Я зарделась. Когда скажу бабуле, что тот самый Маэнун, спаситель Аранты, назвал меня самой приятной из людей, она наконец-то возгордится мной и перестанет называть дурындой и курицей. Хотя нет, не перестанет и добавит к этим обзывательствам еще одно: врушка.
— Подданные заждались, Сладкая Эдона, — проговорил Элидир, нежно глядя на певицу. — Они истомились по твоей песне.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Не буду боле мучить вас ожиданием, — заявила Эдона и, поднявшись, встала у края возвышения. Улыбнувшись, она обратилась к придворным: — Друзья мои, я открываю вам свое сердце, откройте же и вы мне свои сердца! Пусть моя песня наполнит их счастьем!
Богиня запела.
…Наверное, у меня примитивный вкус, не способный воспринимать прекрасное. Пока Эдона пела, я сделала не меньше десяти попыток распробовать, прочувствовать особенные переливы ее голоса, оценить его сладкозвучие и наполненность, но все попытки провалились: песня не показалась мне прекрасной или завораживающей.
На мой вкус песня забвения была унылой и скучной. И, хотя меня заверили, что далеко не всякий сидхе может исполнить эту песню, я сочла ее простой. Бери себе да тяни бесконечно «о-о-о-о», потом немного «а-а-а» и «и-и»… Однако же сама певица пребывала в экстазе, да и слушатели стояли обомлевшие, очарованные, плачущие…
Я оглянулась на короля; на его снежно-белых щеках заблестели слезы-льдинки. Шмыгал носом предводитель риоров, тихо плакала сумеречная дева, притих спаситель Аранты. Пикси и те плакали; их тельца то опускались, то поднимались в воздухе — как поднимался и опускался голос Сладкой смерти. Песня все тянулась и тянулась, и, хотя она была невероятно скучна, я слушала внимательно.
Были и те, кто не плакал. Эти сидхе стояли с отстраненным или восторженным видом, улыбаясь.
Эдона замолкла и, обессиленная, опустилась на стул. Элидир очнулся, стер с лица слезы и, откинувшись на троне, закрыл глаза, словно и его песня лишила всех сил.
Придворные теперь утирали слезы, кланялись королю и певице; сидхе, чье великолепие так поразило меня при входе, выглядели как захмелевшие неуклюжие создания. В зале появились эльфы-слуги, стали разносить вино в кубках.
На нашем возвышении кубки появились сами собой на выросших изо льда подставках.
— Мой король, — позвал Марагдет, и Элидир открыл глаза.
Поднявшись, он взял в руки кубок, стоящий на ледяной подставке прямо перед его троном, и поднял его вверх. Марагдет, Маэнун, Эдона и Тэрада тоже взяли кубки и встали. Встала и я, не забыв взять кубок.
— Веселитесь, боги! — призвал король. — Сегодня вам можно все!
Сказав это, он осушил свой кубок, при этом алые струйки вина пролились на его сияющие одежды, окрасили губы и подбородок. Я засмотрелись на Элидира: очень уж красиво и в то же время зловеще смотрелись алые потеки вина на его белом лице и одежде.
Вслед за королем остальные тоже осушили кубки, и я заметила, что все намеренно старались испачкаться вином, залить им свои наряды, лица, даже волосы. Я же осторожно пригубила из своего кубка и первый же глоток обжег меня, ошеломил ярким вкусом и магией. Не-е-ет, это было не сладкое приятное вино, которое принес мне в кубке галантный Багтен, когда мне стало плохо, это вино совершенно особенное, и мне однозначно не нужно было его пить… Я хотела вернуть кубок на подставку, но та внезапно исчезла.
Маэнун, ближе всех сидящий ко мне, показал, что нужно делать: он выплеснул на пол остатки вина из своего кубка, а сам кубок бросил вверх, к потолку. Я выплеснула вино из своего кубка на пол, окрашивая его в алый цвет, и подкинула кубок вверх. Он поднялся к потолку и завис там, медленно кружась, рядом с остальными.
«Вот это я понимаю, эксклюзивный декор», — подумала я.
— Музыка! — зычно крикнул церемониймейстер, и откуда-то зазвучала веселая нестройная мелодия, извлекаемая из каких-то охрипших ненастроенных инструментов. Боглы косорукие, что-ли, играют эту музыку? Но гостям было все равно: услышав музыку, они пустились в пляс.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я не поверила своим глазам. Божественные сидхе, еще недавно такие холодные, такие безупречные, а потом и вялые, превратились в веселых, даже буйных фейри: они свободно закружились по зале, двигаясь хаотически, сталкиваясь и смеясь; перепачканные вином, они плясали на алом полу, а высоко над ними кружились золотые кубки… Что за безумие овладело ими?