и поскучать в Брайтоне». Вторая примечательная вещь заключается в очевидном непонимании сторонними наблюдателями, почему такие настроения вообще доминируют. Эти настроения можно объяснить, как я покажу в следующей главе, с точки зрения разрывов в ценностях досуга, на чем останавливает внимание Даунс в своей теории о преступности среди маргиналов из рабочего класса. У молодых людей скука сопровождалась, впрочем, постоянной надеждой (которая под влиянием фазы описания и последующей реакции общества превратилась в более сознательное ожидание), что что-то все же произойдет: в конце концов, «мало ли что». Разговор с волонтером проекта
Archways (который неверно истолковал ситуацию со своей точки зрения человека, принадлежащего к среднему классу) передает это ожидание:
Волонтер: Оправдал ли Брайтон твои ожидания? Пятнадцатилетний мод: Да я ничего не ожидал, я не знаю. Волонтер: Ничего?
Мод: Ну, знаете, я просто подумал, посмотрю, что происходит, а если все бы сложилось, мы б словили кайф, правда?
Из контекста ясно, что «сложилось» означает волнения или что-то захватывающее: драки между модами и рокерами, провоцирование полицейских, сталкивание девушек в море, покупка «колес» или успешная попытка «склеить девочку» – никакого определенного плана, кроме как принять участие в любых забавах или (что более вероятно) хоть посмотреть на них.
Волнение, воодушевление, «движуха» (или в более поздней, скинхедовской версии – «растравление») были заложены в массовых сценах. Не просто общие элементы, известные из описания беспорядков во время спортивных и развлекательных мероприятий[224], – приток в маленький город или развлекательный центр приезжих, сильно выделяющихся своими интересами, возрастной группой и такими явными символами, как одежда, – но и особая последовательность общественных реакций, создающая новые сценарии. Действие становилось все более ритуалистичным и предсказуемым. Тогда как лишь четверть выборки Баркера – Литтла (в начале 1964 года) признались, что поехали в Маргит в ожидании неприятностей, все опрошенные ожидали неприятностей во время сборищ на следующих выходных. Когда неприятности получили статус институционализированных, надежда, что что-нибудь произойдет, превратилась в определенное ожидание.
Отчеты фазы описания можно рассматривать как эффект, усиливающий уже существующие тенденции ожидания и предвкушения волнений. Постоянное повторение образов насилия и вандализма и репортажей о подготовке к следующему «вторжению» создавало атмосферу, в которой что-то должно было произойти. За исключением тех «нарушителей спокойствия», которые, как позитивистские преступники Мацы, почти соответствовали стереотипам о себе, приезжие молодые люди представляли собой огромную аудиторию. Обычно они были аудиторией чего-то совершенно непримечательного, но несобытие нужно было сделать событием, чтобы оправдать путешествие и предварительные определения того, какой будет ситуация. Изначальная однородность толпы, хоть она и была невысокой, должна быть отнесена на счет фактора ожидания, подкрепленного общественной реакцией. Группа парней, гуляющих по пляжу, могла оказаться в эпицентре взаимного недопонимания; эго думает, что альтер будет исполнять определенную роль и ожидать того же от него самого, тогда как альтер в то же время воспринимает эго таким же образом, и оба ощущают, что ситуация, определенная общественностью, предъявляет к ним требования[225]. После установления доминирующего восприятия возникает тенденция ассимилировать с ним все последующие события. Именно в этом контексте следует рассматривать относительно тривиальные инциденты, которые привлекали к себе внимание и иногда приводили к неприятностям. Благодаря процессу сенситизации инциденты, которые не рассматривались бы как необычные или заслуживающие внимания во время обычных праздничных выходных, приобретали новое значение.
Два парня остановились посмотреть, как очень пьяный старый бродяга танцует на пляже. Они начали кидать монеты к его ногам. Через 45 секунд вокруг них собралось не меньше 100 человек, а через 60 секунд прибыла полиция. Я повернулся спиной к толпе, чтобы посмотреть, как зеваки собираются на набережной, а когда развернулся, двое полицейских уводили парня из толпы.
(Записки, Брайтон, Пасха 1965 года)
Другими подобными провоцирующими или потенциально провоцирующими ситуациями были: дорожно-транспортные происшествия, рокер, проходящий мимо группы модов, группа молодых людей, которых отказались обслужить в баре или кафе, проверки документов у людей на мотороллерах. Там, где инциденты не происходили «естественным путем», их приходилось создавать. Вот что я имею в виду под более естественным типом инцидента (естественным в смысле наличия культурно понимаемых факторов и последовательности):
Ребята (в основном из Илинга) были в танцевальном клубе, группа примерно из 35 человек. Они явно создавали проблемы, потому что вышибала велел одному из них выйти. Парень, очевидно, разозлился, что выгоняли именно его, вытащил из кармана пистолет и пригрозил им вышибале. Вышибала сказал что-то вроде: «Ну давай, нажми на курок», на что парень ответил: «У меня нет долбаных пуль». Это был игрушечный пистолет. Блеф вскрылся, парень оказался беззащитным и при этом потерял лицо. Его друзья это поняли и подняли страшный шум в клубе, чтобы показать, кто тут сильнее. Произошла кровопролитная драка; были вызваны полиция и скорая помощь[226].
Чаще последовательность была куда более надуманной, и, хотя умысел или ущерб могли бы быть конечным результатом, первоначальные шаги были с меньшей вероятностью злонамеренными, чем в термине Маца и Сайкса «сфабрикованное воодушевление». Можно было наблюдать, как члены толпы, в особенности более молодые из них, осознанно и намеренно пытались привлечь внимание с помощью различных выходок – они кидали камни в качающийся на волнах полицейский шлем, толкали девушек в воду, сговаривались врезаться в кого-нибудь на аттракционе «автодром», катались на детских каруселях, спрыгивали с причала с открытым зонтиком. Из таких вещей вполне могли возникнуть беспорядки. Чаще толпа не реагировала, а если реагировала, то на короткое мгновение, а затем снова возвращалась к простому ожиданию. Можно было наблюдать, как сотня подростков просто шаталась по окрестностям, одни швыряли камни, другие кричали, а затем внезапно уходили вместе, как будто ничего не случилось.
Атмосфера ожидания, порождаемая этими инцидентами, очень похожа на «процесс толчеи» (milling process)[227], наблюдаемый при скоплении людей вокруг дорожно-транспортного или другого происшествия. Здесь обнаруживается не только беспокойное, возбужденное физическое движение, но и процесс коммуникации, в котором индивиды пытаются реструктурировать неоднозначную ситуацию, ища сигналы в реакции других. Именно такая реструктуризация знаменует следующий ключевой этап: без нее даже сосредоточенная и взволнованная толпа быстро распалась бы. Социально санкционированный смысл придается ситуации благодаря наблюдению за действиями других и распространению слухов[228]. В процессе толчеи индивиды становятся более сенситизированными друг к другу, вырабатывается общий эмоциональный тон, опосредованный описанным ранее типом кругового подкрепления. В таких неоднозначных ситуациях слухи не следует рассматривать как формы искаженной или патологической коммуникации: они имеют социологический смысл как совместные импровизации, попытки достигнуть осмысленной коллективной интерпретации происшедшего путем объединения имеющихся ресурсов.
Слухи, таким образом, заменяют новости,