– рост числа самопровозглашенных главарей банд. По словам главного констебля, тревожные признаки предварительного планирования можно было наблюдать заблаговременно – во время футбольных беспорядков и организованного срыва политических собраний перед всеобщими выборами. Теперь у полиции была собственная система раннего предупреждения для распознавания таких знаков: «Этим людям не удастся собраться так, чтобы мы об этом не узнали заранее»[215].
Как и в описанных ранее случаях массового заблуждения, ситуация была достаточно неоднозначной для возникновения случаев ложной тревоги. Неоправданные ожидания, впрочем, не привели к сбою в системе предупреждения или к созданию психологической защиты от угрозы; отсутствие беспорядков можно было отнести за счет эффективности сдерживающих факторов («они знают, что мы не потерпим их в нашем городе») или изменений в планах захватчиков. Когда общественный интерес к модам и рокерам спал и, следовательно, необходимость в подобной рационализации уменьшилась, предупреждения стали менее афишированными – несмотря на то что само девиантное поведение не сильно изменило свою модель. Девиантность стала обычным явлением, поэтому в официальных предупреждениях не было необходимости. Достаточно было свериться с календарем, чтобы узнать дату следующего шоу.
Массовки
Что же происходило и какая атмосфера была во время фазы воздействия типичного инцидента? Первое, что следует отметить, – в каждом случае присутствующие молодые люди представляли собой сборище или несколько взаимосвязанных сборищ, а не группу (или банду) и тем более не две четко структурированные группы или банды. С точки зрения организационных критериев, используемых социологами для определения таких явлений[216], коллективности находились на наименее определенных концах континуума и были далеки от образа сплоченных банд, представленного в фазе описания. Руководство было более спонтанным, действия более сиюминутными и менее обдуманными, эмоции более преходящими, организация куда слабее, а цели – куда менее четко определенными, чем это представлено в большинстве описаний, использующих образ «воюющих банд».
Невозможно было и описать эти сборища с точки зрения классических стереотипов психологии толпы: мало исходной психологической однородности, которая должна была характеризовать такие группы, и значительный разброс в бэкграунде и мотивации. Однородность развивалась только за счет постоянного взаимодействия, и даже на пике активности толпы наблюдались очень разные модели участия. Эти сборища не походили на революционные массы или линчевателей, а в целом представляли собой ряд пассивных и неуверенных групп, ожидающих, что их будут развлекать.
Пассивность и ожидание были господствующими настроениями в контексте ритуальных выходных на курорте, где царили праздность и увеселения. Брайтон, Клактон, Маргит, Саутенд, как бы ни отличались друг от друга, имеют много общего: известная убогость, чересчур дорогие и переполненные торговые точки, странное ощущение, что вокруг вас во всех направлениях движется толпа, всепроникающий запах лука, хот-догов и фиш-энд-чипс – общее впечатление дешевизны и некоторого надувательства[217].
Хотя Грэм Грин был прав, замечая, что погоня за удовольствием во время праздников носит несколько отчаянный характер, подобные настроения уравновешиваются позитивным возбуждением от пребывания вдали от дома, обязанностей и рутины[218]. Для ребят, приезжающих на курорты в те бурные годы середины шестидесятых, выходные были настоящим событием, в некотором смысле утверждающей церемонией. Там и только там было движение, «экшен» – деятельность потребления, описанная Гоффманом в его обсуждении «фигуряния» (fancy milling) в контексте скопления людей:
…простое присутствие на большом сборище пирующих людей может принести не только порождаемое толпой возбуждение, но и неопределенность из-за недостаточного знания того, что может дальше случиться, возможность флирта, который ведет к формированию взаимоотношений, и живой опыт пребывания рядом с кем-то, кто действительно умеет найти настоящее действие в толпе[219].
Такие обобщенные процессы должны быть помещены в свой конкретный культурный контекст и рассматриваться в конкретный момент истории: момент, когда все новое поколение начало определять простое присутствие в толпе как событие. Поп-концерты, лав-ины[220], вечеринки и (наиболее точно названные) би-ины[221] могли быть событиями, даже если – и, возможно, именно если – на них вообще ничего не происходило. Люди просто были вместе. Единственной внутренней организацией таких событий было то, что привносили сами участники.
И вот, пока моды и рокеры проявляли такую характерную неорганизованность, большая часть толпы – за исключением постоянного контингента битников, а также хиппи и «детей цветов» более поздних лет – еще не вполне достигла той культурной изощренности, которая определяет бездействие как действие. Их целью были возбуждение и воодушевление, но поскольку большую часть времени ничего не происходило, преобладающими чувствами были скука, безразличие, уныние, отсутствие цели и каких-либо планов. В этом отношении молодежь, конечно, не сильно отличалась от большинства отдыхающих взрослых из любого поколения. Но посторонний взгляд полностью упустил из виду это настроение, так как оно явно не соответствовало образу народного дьявола.
Следующий подслушанный диалог между двумя пятнадцатилетними девочками, прижавшимися друг к другу на ветреном брайтонском пляже, отчасти передает это настроение:
Первая девочка: Который час?
Вторая девочка: Три.
Первая девочка: Блин, нам что, еще три часа тут сидеть, что ли?
Вторая девочка: Мы можем сесть на поезд пораньше.
Первая девочка: Ну, мало ли что будет.
(Записки, Пасхальное воскресенье 1966 года)
Я процитирую еще два примера, один из заметок работника по делам молодежи проекта Archways, а второй от журналиста:
Я спросил их, почему они приехали. Большинство не знали, что ответить, но из последующих разговоров мне стало понятно, что они приехали клеить девушек. Одни приехали, потому что в прошлом году были в Клактоне, а в позапрошлом – в Маргите, другие – потому что все приехали. Я спросил, где они собираются ночевать. Мало у кого были хоть какие-то планы, большинство собирались найти место на пляже. О том, что может похолодать или пойти дождь, почти никто не подумал. Некоторые не взяли с собой даже одеяла… Общее впечатление, которое у меня сложилось о том, что они на самом деле делали в Брайтоне, было довольно расплывчатым. Обычным ответом было: «Ничего». Казалось, они бесцельно слонялись, им было скучно и холодно…[222]
Я спросил мальчика из Элтема, весело ли ему было. – «Не очень». – Почему же он приехал, если знал, что здесь все так? – «В Лондоне нечего делать». – А есть ли где-нибудь что-то, что он хотел бы поделать? – «Вообще, если на то пошло, нет»[223].
В подобных сообщениях примечательны две вещи. Первая – полное и почти циничное осознание ребятами своего положения. Так, один парень сказал мне на полном серьезе: «Ну, нам скучно дома, мы решили сменить обстановку