действия против модов и рокеров: «Брук бьет хулиганов по кошельку», «Брук трясет рокеров», «Новый ход, чтобы подавить насилие модов» и т. д. Специфика закона была понятна из заявления самого г-на Брука: «Я надеюсь, что с помощью палаты общин, он [закон] будет введен в действие до августовских праздничных дней»[198].
Это заявление подчеркивает ритуалистический элемент законопроекта, который, даже по признаниям его сторонников, предполагал достаточно скромные законодательные изменения. Фактически изменения были приняты как прямой ответ на требования к вышестоящей системе «что-то сделать – и как можно скорее».
Как заявил министр внутренних дел:
Я бы хотел, чтобы этот закон также послужил утешением для многострадальной общественности. В курортных городах она действительно пострадала, многим людям эти молодые безумцы испортили отдых или праздничную торговлю. Я хочу успокоить этих людей, показав, что правительство серьезно относится к проблеме.
Это заверение стало настоящим ритуалистическим ответом на девиантность, в том смысле, какой имел в виду Коэн, – «…выражением поддержки и жестом негодования, с помощью которого некто символически встает на сторону ангелов без необходимости поднимать дубинку против дьявола»[199]. Кем бы ни был «дьявол» на приморских курортах, это был не вандализм. Парламент ввело в заблуждение как описательное преувеличение масштабов вандализма, так и выступления на дебатах двух депутатов от приморских курортов, которые изо всех сил пытались донести до палаты общин, что на самом деле нанесенный ущерб невелик: «Закон в основном касается нанесения ущерба, а его в Брайтоне практически не было»[200]; «Я знаю что Брайтон, город куда больше нашего, получил серьезные повреждения, а мы – сравнительно небольшие; было больше разговоров, чем ущерба»[201].
Направленность исключительного нормативного контроля против того, что, по сути, было лишь предполагаемой девиантностью, объясняется природой вандализма как наиболее видимого проявления феномена и в наибольшей степени рассчитанного на то, чтобы вызвать социальное осуждение[202]. Чтобы символически встать на сторону ангелов, нужно было выбрать легкую мишень. То, что она едва ли существовала, не имело никакого значения; она была определима и уже определена.
Подводя итог этому обширному разделу о культуре контроля: официальная реакция на модов и рокеров была опосредована системой верований и, в свою очередь, породила ряд верований чтобы рационализировать используемые методы контроля. Методы и верования дополнялись не вполне успешными попытками неофициальных агентов создать культуру исключительного контроля. Были созданы несколько правил – в основном ритуалистических и явно неэффективных, но успешно переживших период первоначального использования. Ближе к нашей теме: вся амальгама социальной реакции выжила в форме мифов и стереотипов о народных дьяволах, которые она же частично создала.
В следующей главе цель анализа – показать, что реакция не оказала предполагаемого или ожидаемого эффекта, а по сути, усилила девиацию. Прежде чем перейти к этому, необходимо уделить внимание еще одному элементу реакции на девиантность – эксплуатации.
Эксплуатационная культура
Не уточняя, что именно он имел в виду, Лемерт привлек внимание к феномену эксплуатации девиантности[203]. Его примеры особой эксплуатационной культуры, окружающей девиантов, сводились главным образом к прямой эксплуатации на основании маргинального статуса девианта или его стремления к нормальности. Так, физически неполноценные, пожилые, вдовы, душевнобольные, члены меньшинств, бывшие заключенные становятся жертвами мошенничества со стороны отдельных лиц и организаций, предлагающих патентованные лекарства, чудесные исцеления, эликсиры молодости, средства для осветления кожи и другие методы лечения и услуги. Не всякая эксплуатация, впрочем, настолько примитивна; существует и то, что Лемерт называет «социально-экономическим симбиозом между криминальными и некриминальными группами»[204]. Это относится к прямой или косвенной выгоде, получаемой от преступной деятельности банкирами, адвокатами по уголовным делам, коррумпированными полицейскими, судебными чиновниками и юристами, помогающими «решать» вопросы.
Я называю эти виды эксплуатации коммерческой эксплуатацией (Лемерт и Гоффман, как правило, говорят только о ней). Но существует и другой эксплуатационный паттерн: использование девианта для оправдания или провозглашения некой идеологии, например, религиозной или политической. Пример политической идеологии рассматривается у Эриксона в исследовании реакций ранних пуритан на различные формы религиозной девиантности[205]. Этот паттерн – эксплуатационный в том смысле, что девиант используется для социально определенных целей, безотносительно к последствиям для него самого. Я называю этот вид идеологической эксплуатацией. Еще один тип, совмещающий как идеологические, так и коммерческие элементы, – эксплуатация девианта как объекта для развлечений или насмешек. Историческая традиция делать придворными шутами горбунов в наше время продолжается в обычае выставлять напоказ людей с причудливыми физическими уродствами в цирках и на ярмарках.
Коммерческая эксплуатация таких народных дьяволов, как моды и рокеры, очевидно связана с рынком потребительских товаров для подростков. Хотя стереотип коварных миллионеров, «эксплуатирующих» невинных подростков, заставляя против воли покупать одежду и пластинки – грубое упрощение, тем не менее ясно, что рынок быстро хватается за любой крючок, на котором можно вывесить свои товары. (Известный продавец некоммерческих товаров Билли Грэм пообещал в преддверии своего визита в Лондон в 1966 году выступить с проповедью на тему «моды и рокеры за Христа».)
Различие между модами и рокерами было прямо-таки создано для такой эксплуатации, и коммерчески заинтересованные лица смогли увеличить раскол между двумя группами, подчеркивая разницу стилей. Открылись особые мод-бутики, танцплощадки и дискотеки, была напечатана книга под называнием «Танцы для модов и рокеров», и по крайней мере в одном большом танцевальном зале в Южном Лондоне на полу нарисовали белую черту, чтобы разделить модов и рокеров. Фото групп использовались в рекламе; некоторые брайтонские магазины – те самые, что протестовали против потерь в торговле, вызванных беспорядками, – продавали «новейшие модели солнцезащитных очков в стиле модов». Курортные клубы и кофейни рекламировали как «Топовое место модов на юге» и «Собственный клуб модов». Этот тип симбиотических отношений между осуждающими и осуждаемыми, «нормальными» и «девиантами» нигде не проявился с такой четкостью, как в обсуждении различий между модами и рокерами в СМИ. Тест в Daily Mail «Вы мод или рокер?», опубликованный сразу после происшествий в Клактоне, представляет наиболее яркий пример. Вся фаза описания может рассматриваться как эксплуатирование символов или манипулирование ими со стороны СМИ – даже символы иногда нужно рассматривать как олицетворение реального события, лица или идеи; если же эти реалии не проявляли себя, их следовало сфабриковать.
Приморские курорты неизменно кишели журналистами и фотографами, ожидающими новых событий, а пока что фиксировавшими истории, позы и интервью тех, кто был готов к сотрудничеству. Один журналист вспоминал, как по заказу американского журнала его послали фотографировать модов на Пикадилли в пять часов утра в воскресенье, а прибыв на место, он обнаружил там целую съемочную группу