замка, шумели напряженно и печально, хотя ветра не было; даже птицы, случайно сюда залетев, отчаянно вскрикивали и, тотчас взмывая вверх, уносились прочь, не волю, подальше от этой каменной ловушки… «Вот бы и человеку крылья», — подумал Ядринцев, понимая всю несбыточность и наивность своего желания. Потанин и Колосов шли рядом. Дорога порядком их измотала, и вид у всех был усталый, подавленный.
Вели их куда-то вдоль высокой серой стены, в глубину каменного двора… Унтер-офицер, цокая о камни подковами сапог, шагал впереди, двое жандармов, шумно отдуваясь, топали сзади.
Солнце стояло над головой, пекло нещадно.
— Что ж, друзья, — сказал Потанин, — одного могу вам пожелать, равно как и себе тоже: выдержки. Дай нам бог!..
— Какая жара! Настоящее пекло… — пробормотал Колосов, пот ручьями стекал по его лицу. — Как думаете, долго нас тут продержат?
Ядринцев усмехнулся.
— А меня можете поздравить. Блудный сын вернулся к родному порогу… — Потанин вопросительно на него посмотрел, и Ядринцев продолжал: — Видели дом, где размещается следственная комиссия? Двухэтажный. Тополя вокруг. Колодец во дворе… — Потанин все смотрел, не понимая. — Это не просто дом, — сказал Ядринцев, — в этом доме я родился. И вот теперь… — голос его сорвался. Потанин взял его за руку и слегка сжал.
— Немыслимо. Значит, это тот самый дом, о котором ты мне говорил?
— Тот самый…
Потанин еще раз пожал его руку и ничего больше не сказал.
Их ввели в кордегардию острога, довольно большое и мрачное помещение, с темными разводьями по стенам, с низкими потолками и узкими готическими окнами, сквозь которые едва проглядывались крохотные полоски неба; от всего тут веяло затхлостью, средневековьем. На грязном полу валялись окурки, шелуха, обрывки бумаг; массивные деревянные скамьи стояли вдоль стен. Сидевшие на них надзиратели шумно и весело о чем-то спорили. На вошедших внимания не обратили. Толстый носатый смотритель за столом важно и сосредоточенно перебирал бумаги, изредка отрывался от дел и строго, начальственно осаживал слишком уж расшумевшихся надзирателей:
— А ну потише! Раскудахтались…
Лицо его было красное от усердия, в капельках пота. Одна капля скатилась по носу и упала на бумагу, размазав подпись.
— Язви тебя! — сказал он в сердцах, отложил перо и внимательно посмотрел на только что доставленных арестантов. Чем-то они ему не понравились. Он крякнул недовольно, ткнул пальцем куда-то в пустоту и еще раз крякнул:
— Кхм… Осмотреть вещи. Все, как надлежит быть.
Двое надзирателей подошли к арестованным, и один из них, молодой и усатый, с такой неожиданной ловкостью обшарил карманы Ядринцева, что тот и глазом не успел моргнуть, как несколько монет, перочинный ножик и еще какая-то мелочь оказались в руках усатого.
Другой надзиратель бесцеремонно перебирал, сверху вниз перетряхнул все в саквояже, достал и выложил на стол табак. Ядринцев возмутился:
— Позвольте, курить-то мне никто не может запретить?
Надзиратель захохотал и подмигнул своему напарнику:
— Во! Он, поди, ишшо и женку потребует в камеру?
— Будет ему женка… — сказал другой надзиратель.
Смотритель, однако, смягчился, отсыпал немного табаку и отдал Ядринцеву, проговорив:
— Ладно, сделаем компромисс. Бери.
Потом уже другие люди повели их в тюремный замок. Шли узкими извилистыми коридорами, сворачивая то налево, то направо, сапоги конвойных стучали по каменному полу, и гулкое эхо разносилось далеко. Черные двери по обеим сторонам зияли квадратами смотровых окошечек. Свернули в еще более узкий и темный закоулок, потом еще, остановились у такой же, как и все остальные, черной двери, и ключник, громыхнув замком, отворил дверь. Ядринцев секунду колебался, замешкался, кто-то подтолкнул его в спину, и он, шагнув в зыбкую душную темноту, подумал, что кордегардия с ее грязью и духотой в сравнении с этой каменной щелью — светлица. Его обдало гнилостным запахом, и Ядринцев невольно задержал дыхание, постоял, привыкая к тяжкому, спертому воздуху и темноте, стараясь как-то осмыслить и понять свое состояние. Двойные рамы небольшого окна с решеткой были столь грязны и засалены, что свет в них и вовсе не проникал. А может, уже ночь была? Он оглянулся, хотел сказать, что окно не мешало бы протереть, но дверь в этот миг захлопнулась, звякнул замок, и ключник с конвойными не спеша удалились, слышны были какое-то время их твердые, бухающие шаги, потом звуки исчезли; и, казалось, вместе с ними исчезла последняя надежда — теперь все, все, никакого выхода! И никакие крылья уже не помогут вырваться из этого склепа. Казалось, он был заключен не в камеру, а внутрь самого себя, и это странное, неожиданное чувство погруженности в самого себя поразило Ядринцева. Его охватили страх и отчаяние, тело колотила дрожь, и он не знал, отчего это — от непривычного ли сырого воздуха, от жуткого ли его состояния, в котором и пребывал он, может, всего лишь несколько секунд. Потом это состояние прошло, и Ядринцев немного успокоился, дрожь перестала его бить, должно быть, тело тоже привыкло к сырости и холоду. Он постоял, прислушиваясь. Было тихо. Болело в ушах от этой могильной тишины. Нет, какие-то отдаленные, почти нереальные в этой тишине звуки доходили все же из коридора, обнаружились непонятные шорохи, движение. Ядринцев подошел к двери, затаил дыхание — за дверью кто-то переступил с ноги на ногу, брякнув прикладом, и громко зевнул. Часовой? Выходит, камеру охраняли! Это обстоятельство ничуть Ядринцева не огорчило, а, напротив, даже обрадовало: пусть хоть и часовой, а все живая душа рядом… Позже он узнает, что камера эта называется «секретной» и что сажают в нее исключительно опасных государственных преступников. Он, Ядринцев, — преступник!.. Надо было к этому привыкнуть, но он не мог с этим смириться. И никогда не смирится.
Понемногу он все-таки пригляделся, и темнота не казалась уже такой непроглядной, как бы отступила, можно было разглядеть подоконник, с желтым пятном света на нем, грязные стены, топчан у стены… Ядринцев сел на него и стал думать. Мысли, однако, рассеивались, путались, и он никак не мог сосредоточиться на главном, чтобы понять и осмыслить теперешнее свое положение.
Арестовали их неожиданно. Никто толком и не знал — за что? Причиной ареста могли быть публичные выступления, прошлогодний «литературный» вечер в Омске, собрания в доме братьев Усовых, наконец статьи… Они много в последнее время говорили о необходимости для Сибири университета. «Сибирский университет будет и будет!» — такими словами заканчивалась статья Ядринцева, опубликованная в «Томских ведомостях». А может, в руках у них есть еще какие-то улики? Но что?..
Он с силой потер ладонями виски, голову будто обручем сжимало. Должно быть, тяжелый воздух и сырость делали свое дело… Привыкнуть, надо привыкнуть. Встал, прошелся по камере,