кулак, чтобы постучать. Но дверь открылась раньше, чем я успела бы это сделать и едва не угодила мне по носу.
– Ясенька! – округлились глаза медсестры, которая знала меня в лицо только потому, что мама бывала не редким гостем и именно в её смены. – Девочка моя! – вышла женщина из кабинета, вынуждая меня отступить назад. – Эта дрянь тебе, всё-таки, позвонила?! Ну что за стерва! Я же говорила, что не нужно тебя тревожить. У твоей мамашки с этим… слова даже такого нет! такие игрища – частая практика…
– Здравствуйте, Антонина Сергеевна, – прервала ее спич.
Я знала, что она могла часами поливать всех членов моей семьи грязью. Всех, кроме, почему-то, меня одной.
– Как она… там? – стрельнула я многозначительным взглядом в потолок, вместе с тем боясь ответа. – Мне сказали, что она в реанимации.
– Да что с ней будет?! – махнула женщина рукой, поморщившись. – После обеда перевели в обычную палату. Спит пока. Проснулась разок, посмотрела, что вокруг никого и дальше спать. Можешь даже не подниматься к ней. Пустое это. Всё равно она своего чугунка не сдаст. Так и помрет под его кулаком. А ты только нервы погубишь и все впустую.
– Мне сказали, привезти документы и…
– Даже не вздумай! – вцепилась Антонина Сергеевна мне в локоть и пронзительно всмотрелась в глаза. – Даже не суйся в эту квартиру! Он её ночью привёз, всё кричал, что на них напали разбойники, но сам без царапины, а на ней живого места нет. Халат и тот порван был. Что она, осенью по улице в халате разгуливала? Мало ли, что он с тобой может сделать. Надо будет, сам всё привезет. А ты сиди тут и нос не показывай, а ещё лучше – уезжай обратно, откуда приехала. Не место тебе здесь, моя милая. Совсем не место.
К горлу подкатил болезненный ком. Каждое ее слово отзывалось в груди щекочущим трепетом. Эта женщина – наверное, единственный человек во всей Вселенной, которая относилась ко мне лучше, чем кто-либо.
Однажды и я попала к ней с побоями, когда в очередной раз закрыла собой мать и получила увесистый пинок по ребрам. Тогда я почти не могла дышать. Она помогла мне, а потом вовсе забрала к себе домой, чтобы я могла подлечиться в спокойствии, пока отчим пил, не просыхая. Затем вернула меня матери, сказав отчиму, что лично засадит его за решетку, если подобное повториться. Она бы сделала это сразу, но мать буквально ползала перед ней на коленях, умоляя этого не делать, потому что, когда он выйдет, будет ещё хуже.
Изменилось ли после угроз Антонины Сергеевны хоть что-то? Конечно. С того дня, отчим научился бить меня и мать так, чтобы не оставалось следов.
Но, видимо, вчерашний вечер лишил его этого чудо-навыка.
– Можно мне к ней подняться? – спросила я тихо.
– Ясенька, – цокнула она и покачала головой. – Сколько же в тебе добра… Они не заслуживают и капли его…
– Можно или нет?
– Сейчас. Дам тебе халат и бахилы, – вернувшись в кабинет, Антонина Сергеевна вынесла мне всё необходимое. – Двадцать четвертая палата. По коридорам не шастай, чтобы заведующий тебя не засек.
Глава 30
Картина внутри палаты была далека от тех, что показывают в мелодрамах. Здесь не было ни пикающих аппаратов, ни каких-либо трубок, ни сочувствующих лиц. Только стены, верхняя половина которых была белой, а нижняя – бледно-зеленой. Четыре кровати, прижатые к этим стенам и рядом с ними тумбочки.
На одной из кроватей лежала женщина с загипсованной ногой, увлеченная сканвордом. Стало быть, она здесь давно и почти даже профессионально.
Ещё две кровати пусты. Матрацы на них скручены в рулоны.
И на четвертой кровати у окна я узнала свою мать. Пока только по медным волосам. Лицо было обезображено, глаза, обведенные фиолетовыми кругами, наверняка, заплыли и вряд ли откроются ближайшие пару дней. На шее фиксатор. Руки со сломанными ногтями, под которыми грязь, лежали на животе – одна ниже другой. Рядом капельница.
Собственные глаза перестали видеть мир четким. Из-за пленки сдерживаемых слез всё расплывалось. Картинка потеряла четкость, когда я, подцепив стул, стоящий у пустой кровати, подтащила его поближе к матери и села, продолжая неотрывно на нее смотреть.
Глубокий вдох, чтобы успокоиться, сотряс плечи и ударил по носу запахами лекарств и хлорки.
– Ты Валера? – спросила неожиданно женщина со сканвордом.
– Нет, – ответила ей, не оборачиваясь.
Потянула руку к матери и коснулась её пальцев. Мама поморщилась во сне, словно мои прикосновения сделали ей больно.
Одернула руку, боясь, что это действительно так.
– Просто она звала какую-то или какого-то Валеру… – продолжала свой монолог женщина за спиной. – А ты кто ей?
– Дочь, – ответила я, всё так же, не планируя к ней поворачиваться.
Может, сама поймёт, что сейчас не лучшее для разговоров время?
– И куда ты смотрела, дочь, пока из твоей матери делали отбивную? – укоризненно вопросила женщина со сломанной ногой.
– Вы… Не могли бы вы… – сделала я глубокий вдох. Закрыла глаза. Соленые горячие капли сорвались по щекам. – … помолчать.
– Хабалка! – гневно бросила мне женщина в спину, но уже значительно тише. А затем продолжила бубнить себе под нос. – Понавыходят замуж за алкашей, понарожают выродков, а они потом ещё права качают…
Сжимая кулаки, собрав всё терпение, что во мне есть, ждала, когда она заткнется.
Ещё пара фраз о беспризорниках, и она, наконец, умолкла.
В палате снова воцарилось молчание и тишина.
Глядя на маму, пыталась сообразить, чем и как он её бил. Похоже, в этот раз всем и как умел. Потому что дело впервые дошло до реанимации. Раньше она тоже попадала в палаты и мне приходилось жить в личном аду, готовя для отчима завтраки, обеды и ужины, чтобы затем прятаться от него в шкафу или под кроватью, когда он приходил с работы поздно вечером в нетрезвом состоянии.
Так происходило, обычно, день-два. Затем он трезвел и до него, наконец, доходила глубина совершенного проступка. Он понимал, что если