поругались немного родители, бывает. Не первый раз же…
– Вот именно! – стоять на месте и в вертикальном положении мне позволяла только дверная ручка, за которую я все еще держалась. – Не первый! Так, может быть, уже последний, нет?
– Ясенька, ты еще молодая и… – начала мама заискивать.
– Я или он? – оборвала её резко.
Я устала. Я устала не только за эти дни. Я устала за всю свою грёбаную жизнь без единого светлого пятна. Пусть всё это решится здесь и прямо сейчас. Раз и уже навсегда.
– Ясенька… – выдохнула мама. Букет в её руках задрожал.
– Я или он? – спросила я повторно с нажимом.
– Ты ещё молодая и…
– Ясно, – выдохнула я бесцветно.
В груди лопнул шарик, наполненный гноем. Чувства и эмоции выключились.
Больше не сказав ни слова, вышла из палаты, плотно закрыв за собой дверь.
Ну, вот и всё…
На этом достаточно.
Шаг за шагом, выходя из больницы, ускорялась, пока не перешла на бег. В груди горело острой болью, глаза жгло непролитыми слезами, а я всё бежала, сама не зная куда и зачем.
Просто быстрее, подальше, и без оглядки. Просто, чтобы оказаться как можно дальше от зловонного места, в котором мне пришлось прожить восемнадцать лет. Подальше от места, которое никогда не было мне домом по-настоящему и теперь никогда уже им не станет.
Бег прекратился только в городском парке, который был плохо освещён. Я выдохлась. Устала. Бредя в темноте, не имела четкого маршрута и цели, пока не наткнулась на старую скамейку, которая видела столько моих слёз, что должна была утонуть в этом парке.
Без сил рухнула на нее, подтянула ноги к себе и протяжно взвыла, выпуская из груди всю боль и отчаяние. Горло сдавило спазмом. Дышать казалось невозможным. Слёзы и всхлипы душили во мне последние частички, и без того, мертвой надежды на лучшее.
Холодный ветер шелестел опавшими листьями, гоняя их как трусливых тараканов по парку, забирался под одежду и вынуждал съеживаться. Легла на скамейку, прикрыла глаза, но уже не могла остановить тихий плач, что сотрясал всё моё тело вместе с морозом, пробирающим до костей.
Остаться бы здесь, в темноте, навсегда. Никто не увидит, не узнает, просто потому что всем плевать…
Всегда было и будет плевать.
Где-то совсем рядом пролетела птица. До уха донеслось гурчание голубя.
Открыла глаза, но ничего не увидела. На этом пяточке когда-то собиралось больше сотни голубей. Все они были прикормлены женщиной, которая для всех была просто бомжихой в рваных одеждах и с дурным запахом. Но для меня она когда-то стала той единственной, что захотела меня утешить, когда я почти так же плакала на этой же скамейке в парке.
Она исчезла год назад, когда я закончила десятый класс. А вместе с ней и голуби, которых стало некому подкармливать. Но именно сейчас, услышав птицу, я вспомнила слова, которые она мне когда-то сказала.
Я видела, как подростки издевались над ней, опрыскивая из баллончиков краской. А она лишь улыбалась.
– Почему вы ничего им не сделали? – спросила я тогда возмущенно, помогая ей смывать с лица краску влажными салфетками, которые всегда были в моем портфеле.
Она ответила:
– Они могут ударить меня, но им не сломать то, что у меня внутри. Ибо эти люди – маленькие, озлобленные, и внутренний стержень их давно сломан и прогнил. Унижая меня, они лишь хотят сломить мой стержень, чтобы я была с ними на равных. Но этого я им никогда не дам. И ты не давай. Пусть они ломают об твой стержень руки, но никогда не сломают тебя.
Не сломают.
Можно вернуться в больницу и высказать всё им в лицо, но…
Платить гнилью за гниль? Оно того не стоит.
Возвращаться больше некуда. Для связи у меня не осталось даже телефона.
Я закрыла дверь. На этом всё.
Осталось просто вернуться в город, в котором у меня есть моя маленькая стабильность: учеба, комната, работа.
Глава 31
Маршрутка, электричка, автобус – эта цепочка оказалась для меня короче и легче, не смотря на то, что пришлось провести ночь на вокзале, так как ближайшая электричка до нужного мне автобуса выезжает только в шесть утра.
Ночь на твердом стуле с постоянной симуляцией перед охранником того, что вот-вот должен подъехать мой поезд или электричка. Затем больше восьми часов на продавленных сиденьях электрички и автобуса. Снова маршрутка и я, наконец, почти в четыре часа дня оказалась у общаги. Предварительно купила кофе, потому что ушла-то я за ним, и телефон с сим-кой. Сбережений, к счастью, хватило на эту большую совершенно незапланированную покупку.
На проходной внутри общаги никого не оказалось. Зря только пропуск подготовила.
В коридорах и на лестнице тоже было тихо. Основная масса народа сейчас находилась на парах, либо ехали на место подработки.
Чёрт! Теперь придется искать новое место работы. За прогул мне, скорее всего, дадут под зад и не станут слушать каких-либо объяснений. Да и я сама вряд ли смогу объяснить всю ситуацию так, чтобы меня не начали препарировать, выясняя все подробности.
Легко устроилась и так же легко вылечу.
В нашей с Кариной комнате никого не оказалось. Только на обеденном столе была упаковка с овсяным печеньем и кружка с недопитым соседкой чаем. Всё как обычно.
Скинула ботинки. Кофе оставила на столе, телефон вместе с сим-картой положила в тумбочку.
Желание лечь и просто вырубиться увеличилось в разы, стоило мне посмотреть на свою кровать.
Я уже забыла, когда последний раз спала расслабленно, не боясь того, что кто-то меня потревожит. Все мечты выспаться в электричке или автобусе пошли прахом, когда рядом оказались шумные, галдящие попутчики. Общаться с ними мне не пришлось, но и отдохнуть тоже не удалось. Да и вряд ли можно назвать сном или отдыхом беспрерывное восьмичасовое сидение в трясущемся общественном транспорте.
Проспать бы