и повар в дополнение к пайку готовил очень вкусные блюда.
В это время за Надеждой Петровной, так звали Климову, муж, командир дивизии, прислал машину, чтобы свозить её в Ленинград проститься с эвакуирующейся дочерью. Борис узнал от Таи, что семья Климовых до войны жила в Ленинграде, у них были два сына и дочь. Сыновей призвали в первые же дни войны, и одного (моряка) направили на Северный флот, а другого (инженера) — куда-то на запад. От них не было пока никаких вестей. Дочь служила в каком-то научном институте и сейчас вместе с ним эвакуировалась из Ленинграда.
Климова пробыла в отлучке около двух суток и возвратилась вместе с мужем. Тот, приняв рапорт от командира отряда Алёшкина, вместе с ним обошёл палатки, осмотрел территорию лагеря и остался доволен хорошей маскировкой, а также результатами работы отряда, который, приняв на себя весь поток раненых, дал возможность основным силам медсанбата спокойно и основательно развернуться. При этом комдив нашёл и недостатки: поскольку основная часть медсанбата, да и отряд тоже, не зарывается в землю, то становится очень уязвимым как с воздуха, так и при артобстреле:
— Ваше счастье, что финны и немцы не ведут сейчас огня тяжёлой артиллерией по этому району, а то несколько снарядов — и от ваших палаток ничего бы не осталось. Артиллерия достанет вас легко: от передовой до вашего отряда всего около четырёх километров. Могут достать и тяжёлые миномёты. Впрочем, вам теперь окапываться уже нет смысла. Я сегодня переговорю с начсандивом и думаю, что вы вернётесь в медсанбат. Свою задачу вы выполнили, дивизия наша теперь отводится глубже в тыл, так как нуждается в отдыхе и пополнении. Думаю, что раненых почти не будет, — так сказал командир дивизии Алёшкину, когда тот провожал его к машине.
Проводив комдива, врачи уселись на пеньки около палаток, и Надежда Петровна рассказала о своей поездке. С грустью говорила Климова о военном Ленинграде. Кольцо блокады всё более и более сжималось, в городе уже стал ощущаться серьёзный недостаток многих продуктов. Однако, как говорила она, жители города, хотя и имели вид озабоченный и невесёлый, но держались спокойно. Предприятия, оставшиеся в городе, работали в полную силу. Очень многие, направленные в эвакуацию, уезжать не хотели, стараясь под всякими предлогами остаться в городе, и подчинялись только прямому, иногда очень строгому приказу.
А положение города с каждым днём становилось всё тяжелее и тревожнее. Фашистские войска, преодолевая упорное сопротивление частей Красной армии, уже овладели станцией Чудово, перерезав таким образом Октябрьскую железную дорогу, и, продолжая наступление, рвались к станции Мга, чтобы, заняв её, пересечь таким образом последнюю железную дорогу, непосредственно связывавшую Ленинград со страной.
Рассказывая о положении на фронтах, Надежда Петровна сообщила много нового и очень печального. До сих пор Красная армия, несмотря на отчаянное сопротивление и огромный урон, наносимый ей фашистскими полчищами, остановить продвижение врага не сумела. После упорных боёв оставляли всё новые и новые города. «Неужели в самом деле фашистская Германия так сильна и непобедима? — невольно задавал себе вопрос Борис. — Неужели мы так слабы и беспомощны? В чём же дело? Ведь так много говорилось о нашей высокой боеспособности, о том, что мы будем воевать малой кровью и в основном на чужой территории. Как же так получилось? Выходит, мы сами себя обманывали, зачем это?»
Такие вопросы возникали не только у Алёшкина, но и почти у всех, кто так или иначе был связан с событиями на фронте и не получал какой-либо серьёзной политической информации. А с медсанбатом, и в особенности с его передовым отрядом, дело обстояло именно так. В течение месяца ведя тяжёлую изнурительную работу, когда не было времени даже на то, чтобы поесть и поспать, а не то чтобы думать о чём-либо, кроме своей непосредственной работы, все как-то забыли про то, что идёт большая война. Санбатовцы видели только тот крошечный в общем масштабе участок, в делах которого потонули с головой. Но как только наступила небольшая передышка, люди отоспались, как бы пришли в себя и стали интересоваться, конечно, прежде всего положением на фронтах. К сожалению, в распоряжении медсанбата не было радио, а центральные, даже ленинградские, газеты поступали очень нерегулярно, сводок информбюро на постоянной основе никто не читал и не знал. Выходивший в дивизии боевой листок заполнялся в основном описанием событий, происходивших на участке дивизии, и остальные события освещал очень скупо.
Сказывалось и то, что, по существу, в медсанбате до сих пор не было толкового политработника. Заменивший комиссара батальона младший политрук Клименко не мог охватить всю многообразную работу батальона, что, конечно, сказывалось и на настроении личного состава.
Через два дня после посещения медсанбата командиром дивизии последовал приказ о свёртывании передового отряда и присоединении его к основному лагерю батальона. Это заняло немного времени, и часа через четыре после получения приказа отряд возвращался в расположение батальона. Дело происходило поздним вечером, было очень темно, и в медсанбате все уже спали, поэтому машины отряда не разгружались и все приехавшие расположились на ночлег или в машинах, или под ними.
Утром их разбудил крик дежурного:
— Подъём!
Давно уже никто из передового отряда не слышал этого крика, чуть ли не с самого Софрина, однако, он не только разбудил их, но заставил почувствовать себя как бы дома, в нормальной, спокойной обстановке.
Когда все прибывшие выбрались из своих случайных ночных убежищ, то их глазам предстала удивительная картина. Медсанбат располагался на большой, возвышающейся над остальной местностью поляне, окружённой вековыми елями и соснами. От шоссе на Тосново к этой поляне вела лесная просёлочная, но довольно хорошая дорога длиною около двух километров. На одном краю поляны, недалеко от того места, где ночевали прибывшие машины, стояло три палатки ДПМ. За склоном, ведущим к небольшой речке, дымились походные кухни. Остальная часть поляны, вернее, песчаного холма, была вся изрыта огромными ямами разнообразного размера.
Наскоро умывшись, Алёшкин побежал разыскивать комбата Васильева. Встреченный им Пальченко показал рукой на группу больших ёлок, стоявших немного в стороне от поляны, и сказал:
— Он там, внизу…
Борис направился в указанном направлении, раздумывая над словами Пальченко.
«Как это внизу, когда речь идёт о вершине холма», — думал он. Но размышлять долго не пришлось. У группы деревьев он увидел небольшую ямку с аккуратно сделанными в ней ступенями, на которых стоял Клименко и старательно брился, поглядывая в зеркальце на краю ямы.
— А, товарищ комроты, прибыли? Ну, поздравляю, командир дивизии приказом тебе благодарность объявил, не то что нам, а нам нагоняй