он центр внимания, отчего ему задают
вопросы и подсказывают каждый шаг. Он чувствовал вину и перед Наденькой за то, что
никто не посчитался с придуманным ими планом, за то, что пришлось подчиниться
Валентине Петровне и Раисе Петровне, особенно активно всем распоряжающейся.
В загсе перед торжественной женщиной с красной лентой через плечо Бояркин стоял
растерянный. Он пытался переживать то, что, по его мнению, было положено переживать в
таком случае, но никакого высокого волнения не находилось. После церемонии
бракосочетания в загсе начались какие-то нелепые свадебные ритуалы, которых он не знал, и
знать не хотел, и которые казались ему сплошным издевательством. Комсомольская свадьба
Мучагина была единственной свадьбой, в которой ему приходилось участвовать, но там все
было просто.
Поначалу Никита Артемьевич взялся выполнять обязанности шафера, но,
разозленный не в меру активными сестрами, быстро отмахнулся от своей почетной роли.
Тогда все свалилось на того, кому отмахнуться никак было нельзя – на самого жениха. То и
дело Николай должен был что-либо выкупать: то лестницу, по которой вместе с невестой
поднимались в квартиру, то стулья себе и Наденьке, то право подвинуться, то право пройти.
Сразу же по возвращении из загса, когда все устроились за столом, Раиса Петровна
развернула какой-то длинный свиток и прочла.
– Любимой племяннице и ее избраннику в спутники жизни…
Это было подробное изложение правил семейной жизни, созданное Раисой Петровной
в последнюю ночь по воспоминаниям совместной жизни с мужем-алкоголиком,
скончавшимся три года назад от рака желудка, и на основе опыта с захаживающим в гости
майором бронетанковых войск. По сути, это было краткое изложение ее жизни, с
акцентированием на некоторых, как ей казалось, поучительных моментах. При чтении Раиса
Петровна впала в лирическое волнение. Еще с утра она немного пригубила, и теперь считала
себя причастной к счастью молодых. Разве не она воспитывала любимую племянницу, когда
та училась в девятом и десятом, стуча по ее голове костяшками пальцев или, держа руки,
пока мать нахлестывала по щекам? Что ж, воспитание пошло на пользу – Наденька давно
была уже ласковой и послушной, что для жены наипервейшее качество.
Бояркин, слышавший уже во всех подробностях об этом воспитании и на собственной
шкуре испытавший упрямство, которым оно обернулось, едва сдерживался, чтобы не
захохотать над дутой тетушкиной значимостью и грамотой.
Потом на краткое время, видимо, для какого-то символического благословения была
вместе с креслом вынесена Нина Афанасьевна, подвязанная белым платочком. С утра она
видела тени, мелькающие в щели под дверью, потом успела поговорить с дочерью Тамарой и
пожаловаться на немощь Степаниде. Потом все ушли, а в ее комнату внесли цветок с
сочными листьями, которые она, не удержавшись, долго ощупывала с радостью и
удивлением.
Внесенная старуха была опрятно одета, и Валентина Петровна с гордостью несколько
минут простояла за спинкой ее кресла. Но в этой комнате, где она не была уже целый год,
Нина Афанасьевна со своей дряблой синеватой кожей показалась какой-то неуместной, и
многим стало неловко за свое здоровье и веселость. Застолье несколько притихло. Старуха,
обведя взглядом всех гостей, подняла глаза на шкафы.
– Глядите-ка, – вдруг искренне удивилась она, – цветок-то распустился… Вай, вай, ну
прямо граммофон…
Все засмеялись. Валентина Петровна тоже засмеялась и позаботилась, чтобы мать
отнесли назад.
За столом щедро лилась и булькала водка. Много шумели и заставляли молодых
целоваться, оценивая поцелуи по десятибалльной шкале. Предварительная тренировочная
свадьба не научила молодых переносить это спокойно, и они на каждого крикнувшего
"горько" смотрели как на врага. Николай был благодарен своим родным за то, что хоть они-то
молчали.
А родные жениха, сидевшие все вместе, на шестом часу застолья понимали уже
многое. Мария давно мечтала о свадьбе сына, хотя и не ожидала ее так быстро.
Вначале невиданная ранее городская свадьба с "Волгами", с красивой церемонией, с
музыкой, да и собственное желание счастья для сына – все убеждало Марию, что
предсказания брата преувеличены, что хмурость Николая лишь от усталости, но теперь и
сама видела, что хмуриться тут было от чего. Но тогда в чем же дело? Что его держит?
Никита Артемьевич откровенно скучал. Не выпив сегодня и рюмки, он то и дело
поднимался с места и смотрел в окно, проверяя, на месте ли его машина.
Спокойнее всех была семидесятилетняя Степанида с редкими седыми волосами,
зачесанными к маленькой вьюшке на затылке. Она смотрела по-старушечьи наблюдательно и
цепко, словно собиралась вынести оценку всему происходящему, но с этой оценкой не
спешила, ожидая довода поубедительней.
За столом было уже много пьяных – застолье как будто подходило к концу.
– Давай-ка, брат, споем, что ли, – предложила Мария, наклонившись к Никите
Артемьевичу.
– Запевай, – обрадовано поддержал тот, вспомнив вдруг о том, что его сестра певунья.
С минуту они сосредоточивались, пытаясь найти в шуме хоть какой-то промежуток.
Не дождавшись, Мария вздохнула и чисто, сразу высоко затянула:
– Что-о сто-ишь, ка-ачаясь, то-онкая рябина…
Мария обычно говорила тихо и просто, но в песне ее голос звучал с таким внутренним
натяжением и силой, что, казалось, раздвигал само пространство. Никита Артемьевич,
заволновавшись, прослушал полкуплета и подхватил. Петь он любил, и странно, что сегодня
не ему первому пришла эта мысль.
Степанида заулыбалась, скрывая гордость и радость за своих детей, повернулась к
сидящей около нее Тамаре Петровне.
– Моя песня, – сказала она.
Тамара Петровна, тоже подстраиваясь под песню, с улыбкой кивнула.
В детстве Бояркин стыдился материного пения. Она пела часто, делая что-нибудь в
доме, но потом шла доить корову и так же громко пела во дворе. Стыдился, наверное, потому,
что никто больше в Елкино не пел просто так, – казалось бы, с ничего. Переживал, что ее
могут осуждать соседи, и уж совсем не понимал Гриню Коренева, который специально
приходил на лавочку послушать. Николай даже теперь еще не мог поверить, что Грине
нравились тогда эти тягучие песни, потому что сам-то он "дошел" до них лишь на службе,
когда вспоминал дом. Слова песен Николай знал с детства и мог бы сейчас подтянуть, но
побоялся сфальшивить, потому что он не жил той жизнью, в которой так естественно пелись
эти песни.
Было пропето два куплета, и певцы уже окончательно "вошли" в песню, в чувство,
заключающееся в ней, когда на порог с бутылками вступила Валентина Петровна.
Настроение ее давно было испорчено: Никита Артемьевич не обращал на нее внимания и
вообще был как бирюк. "Хоть напиться на дочериной свадьбе", – подумала она, поняв, что
надеяться на него нельзя, и теперь с успехом