Блэки поставил свой мешок в угол и приблизился к очагу, такому огромному, что он занимал большую часть стены. Грея у огня замерзшие руки, он вдруг ощутил, что не только продрог, но и проголодался. Вдыхая теплый, пропитанный ароматами пищи воздух кухни, он почувствовал это особенно остро. У него прямо слюнки потекли от аппетитного запаха жарившейся на сковородке копченой деревенской грудинки, теплого сладковатого аромата свежевыпеченного хлеба и волнующего, забивавшего все остальные, запаха кипящего овощного рагу. В животе у него заурчало, и Блэки с жадностью облизнул губы.
Постепенно его большое тело начало „оттаивать" – Блэки с удовольствием потянулся, став похожим при этом на огромного кота, зыркающего глазами по сторонам: осмотром своим он остался явно удовлетворен, что помогло ему избавиться от дурных предчувствий, охвативших его при виде Фарли-Холл. На кухне, по крайней мере, ничего зловещего взгляду Блэки не открылось. Она показалась ему на редкость уютным и ослепительно чистым местом: медные тазы и всякого рода кастрюли, висевшие на беленых стенах, так и сверкали; ярко поблескивали при свете газовых горелок белые каменные плитки пола; потрескивали дрова в очаге, и вверх, в широкое горло дымохода, устремлялись языки пламени, бросавшего мягкие розоватые отблески на добротную, тщательно отполированную, дубовую мебель. Но тут скрипнула дверь, и Блэки повернул голову – в комнату вернулась из кладовки Эмма. Одета она была теперь в темно-синее платье из саржи, совершенно такое же, как и у миссис Тернер; войдя на кухню, она быстро завязала тесемки большого ситцевого фартука в белую и синюю полоску и направилась прямо к плите.
– Так что, у Полли опять неважные дела? – бросила она на ходу.
– Господи, какой же у нее кашель! Прямо ужас. Я ей утром сама сказала, чтоб она сегодня не вставала с постели. Ты можешь к ней попозже заглянуть. Проведаешь, может, ей что требуется...
В голосе кухарки звучало неподдельное тепло, обращенное к Эмме лицо дышало мягкостью. „Да в ней же, – решил Блэки, – нет и следа той враждебности, которая мне вначале почудилась. И Эмму она просто обожает, это совершенно ясно по выражению ее глаз, когда она смотрит на девушку".
– Непременно зайду к ней после завтрака. Как только мы управимся. Отнесу ей немного рагу, хорошо? – отозвалась Эмма, стараясь не выдавать своего беспокойства. Она-то была убеждена, что у Полли та же болезнь, что и у ее матери: такая слабость, температура и душераздирающий кашель.
Миссис Тернер кивнула.
– Умница! – Она нахмурилась и поглядела на Эмму сквозь выбившийся из-под крышки пар. – Тебе, детка, к сожалению, придется сегодня делать и свою работу, и Полли. Тут уж ничего не попишешь, милая моя. Мергатройд мне сказал, что сегодня днем к нам приедет миссис Уэйнрайт. Сама понимаешь, что без миссис Хардкасл нам с тобой вдвоем придется повертеться как следует. – С досадой вздохнув, она в сердцах стукнула ложкой по горшку. – Хотела бы я служить тут экономкой, скажу я тебе. Вот уж работенка не бей лежачего, как говорится. Да только досталась она не мне, а Нелли Хардкасл. И никогда-то ее нет на месте! – заключила кухарка, снова распаляя себя.
Эмма с трудом подавила улыбку. Место экономки было в Фарли-Холл поистине яблоком раздора.
– Конечно, миссис Тернер, вы правы. Но ничего, мы как-нибудь и вдвоем управимся, – успокоила она кухарку, к которой была искренне привязана: ведь та по существу одна проявляла к ней заботу и внимание. Поэтому-то Эмма всегда стремилась ей угождать.
Вот и сейчас она стремглав бросилась обратно в кладовку под лестницей и вытащила оттуда большую корзину с кисточками, фланелевыми тряпками, мастикой и банками с графитовым порошком.
– Я, пожалуй, начну, – обратилась она к миссис Тернер, начав подниматься по лестнице и помахав Блэки на прощание.
– Ну уж нет, милая! – затрясла головой кухарка. – Чтоб я да была такой бессердечной? Нет уж, пойди сначала обогрейся. Ты вся как сосулька. Посиди у плиты, съешь рагу, а потом уже отправляйся наверх наводить порядок.
С этими словами она сняла крышку с большого чугунного горшка, энергично помешала ложкой томившееся там рагу, удовлетворенно причмокнула и стала накладывать еду в большую миску.
– А тебя не угостить, парень? – Повернулась она к Блэки, уже наполнив вторую миску чуть не до краев.
– Я бы с удовольствием отведал, – радостно воскликнул тот. – Большое вам спасибо!
– Иди-ка сюда, милая. Дай Блэки его миску и возьми свою, – позвала Эмму кухарка, тут же снова обратившись к Блэки. – А против кусочка бекона ты, надеюсь, возражать не станешь, а? С рагу будет в самый раз.
– Может, кто другой и возражал бы, но не я, – откликнулся на это предложение Блэки. – Я что-то здорово проголодался.
– А тебе, Эмма?
– Спасибо, миссис Тернер. Мне, пожалуй, не надо, – ответила на предложение Эмма, принимая из рук кухарки обе миски. – Я не голодная, – и добавила, увидев устремленный на себя недоверчивый взгляд миссис Тернер, – честно.
Но кухарку это объяснение явно не устроило.
– Ты слишком мало ешь, дорогая. С одного рагу и чая особенно не растолстеешь.
Эмма поднесла миски к очагу, где сидел Блэки, и вручила ему его порцию, не говоря ни слова. Но едва она присела на соседний стул, как при взгляде на счастливое выражение лица своего нового знакомого расплылась в улыбке. От прежней настороженности не осталось и следа.
Блэки в ответ тоже улыбнулся.
– Спасибо, крошка, – тихо произнес он и пристально взглянул на девушку.
В сущности за все время их краткого знакомства после случайной встречи на вересковой пустоши, возле скал, он впервые по-настоящему увидел ее.
Молча поглощая свое рагу, он продолжал рассматривать ее самым внимательным образом, стараясь, правда, чтобы она этого не заметила. И чем больше смотрел, тем большего труда ему стоило скрывать свои истинные чувства. Откровенно говоря, он испытывал нечто вроде настоящего потрясения. Куда подевалась та замухрышка, обмотанная шарфом так, что и лица-то толком не разобрать! Теперь, когда она сняла пальто, тесное и ветхое, он мог наконец рассмотреть девушку как следует. Да, без шарфа и пальто она совсем-совсем другая. Может, красивой он бы ее и не назвал, если сравнивать с красавицами на цветных открытках, которых в его время принято было считать эталоном. Да, она и не соответствовала эдуардианским канонам и в ней не было ничего от розоватой мягкости суфле, она не отличалась головокружительной женственностью; пусть Эмма не выделяется так нравящейся мужчинам миловидной внешностью или, напротив, развязными манерами, есть в ней что-то непередаваемое, привлекающее к себе внимание, нечто такое, что занимает все его мысли и заставляет сильнее биться сердце. Лицо совершенной овальной формы, довольно высокие резко очерченные скулы, прямой тонкий нос, нежные очертания рта, в уголках которого каждый раз, когда она улыбалась, появлялись две очаровательные ямочки. Зубы ровные, маленькие, мраморно-белые; губы бледно-розовые и, как показалось Блэки, странно беззащитные и сладко манящие – в те редкие минуты, когда Эмма позволяла себе расслабиться. Лоб, может быть, чуть-чуть широковат, но тем не менее и он, по-своему, привлекателен с его „вдовьим пиком”, скрадывавшим чрезмерную ширину, как и золотисто-каштановые брови, двумя арками нависающие над широко расставленными глазами. Глаза эти, уже и раньше поразившие его воображение, своим блеском и зеленым цветом больше всего напоминали изумруды; золото густых, длинных ресниц оттеняло нежную бледность кожи, шелковистой, изумительно гладкой. Роскошные красновато-коричневые волосы уложены просто, без всяких ухищрений – гладко зачесанные назад и полностью открывающие лицо, они были собраны на затылке в пучок и, в отблесках огня, казались бархатной шапочкой, прошитой золотыми нитями.