Эмма выбежала вперед и, обернувшись к Блэки, позвала:
– Давайте, давайте. За мной! Посмотрим, кто первый добежит до калитки!
И она бросилась вниз с такой скоростью, что Блэки на какой-то миг даже растерялся: она показалась ему удивительно прекрасной и... недоступной. А до чего она ловка! Крепко сжимая мешок одной рукой, Блэки во всю прыть пустился следом за Эммой. При его физических данных и длинных ногах ему ничего бы не стоило догнать ее, но когда Эмма была уже совсем рядом, он слегка притормозил, дав ей тем самым возможность первой прийти к финишу.
Эмма первой домчалась до ворот и остановилась там с видом победителя.
– Чтобы за мной угнаться, надо все-таки немного пошевеливаться, а не ползти еле-еле! – воскликнула она не без хвастовства. – К вашему сведению, я считаюсь неплохой бегуньей, – добавила она, с трудом переводя дыхание.
Блэки невольно ухмыльнулся при виде этого детского тщеславия, но тут же принялся хвалить Эмму.
– Это уж точно. Сам вижу, крошка. Все равно как борзая на собачьих бегах, ей-ей! Если б ты выступала, я б на тебя все свои деньги поставил, честно говорю.
Эмма благодарно улыбнулась, в ее глазах мелькнул огонек удовлетворения. Она быстро открыла засов, слегка толкнула калитку, вскочив на нижнюю перекладину, и проехала на ней вперед – на соседнее поле.
– Я тут всегда катаюсь на калитке, хотя это и не положено, – заметила она, все еще вися на калитке, пока та с тяжким скрипом наконец не остановилась. Живо спрыгнув, Эмма толкнула ее обратно, намереваясь, очевидно, повторить свой фокус. Глаза ее так и сияли, лицо раскраснелось.
Блэки поставил мешок на землю.
– Давай-ка я тебя подтолкну, Эмма. Тогда-то уж ты сможешь проехать на славу!
Эмма кивнула, предвкушая грядущее удовольствие от катания. Как только она снова забралась на перекладину и уцепилась за калитку своими маленькими потрескавшимися руками, Блэки с силой толкнул ее вперед. Калитка помчалась так быстро, что полы Эмминого пальто захлопали на ветру. Блэки от всей души наслаждался, видя, как она довольна. „Ведь она еще совсем ребенок, – подумал он с нежностью. – И ее, как и всех детей, простыми радостями можно по-настоящему осчастливить. Ничего другого и ожидать было нельзя. А я-то, дурачина, начал уж воображать неизвестно что”.
Соскочив с перекладины, Эмма махнула ему рукой.
– Давайте. Теперь за мной! А то я уже опаздываю, и миссис Тернер мне задаст...
Подхватив мешок, Блэки присоединился к Эмме. Обняв ее по-дружески, он зашагал с ней в ногу, и вскоре они уже были на другом конце поля.
– Знаешь, – обратился Блэки к своей спутнице, – должен тебе признаться, что меня очень интересует, что у вас в Фарли-Холл за люди. Ты не расскажешь, крошка?
– Да сами увидите через пару минут, – странно улыбнулась Эмма после недолгой паузы, – мы уже, считайте, пришли. – И вырвалась вперед, не произнеся больше ни слова.
Блэки нахмурился: его озадачила ее непонятная улыбка. „Такая кроха, – размышлял он, глядя, как она вприпрыжку скачет по дороге с самым вроде бы беззаботным видом. – Не поймешь, что у нее на уме. То настоящий ребенок, а то, не пройдет и минуты, и перед тобой словно бы совсем взрослая женщина, и лицо совсем другое, никакой тебе мягкости, в глазах ни смешинки, прямо изваяние, да и только. Вообще в этом Йоркшире все какие-то не такие, начиная с этого их резкого монотонного выговора, самостоятельного нрава и кончая мрачным упрямством, подозрительностью к чужакам и проницательностью суждений. А как они боготворят деньги! Правда, он убедился, что есть среди них и немало благородного гостеприимства и великодушия, не говоря уже о чувстве юмора, правда немного простоватого, а подчас и грубоватого. Одним словом, странный народ, так что все Эммины особенности, иногда ставившие его в тупик, возможно, объясняются ее йоркширскими корнями. Да, так оно, пожалуй и есть”, – окончательно решил он и, ускорив шаг, догнал Эмму, которая ждала его в рощице, окаймлявшей поле и скрывавшей имение от посторонних глаз.
– Ну вот, – произнесла она бесстрастным голосом, – мы и пришли в Фарли-Холл.
Блэки, с удивлением присвистнул, остановился как вкопанный. Дом теперь уже более или менее просматривался – и оказался совсем не таким, как он себе представлял после разговора со сквайром Фарли в Лидсе.
– Пресвятая Дева Мария! – воскликнул он с выражением крайнего недоверия на лице. – Не может этого быть! Кто это мог построить такой дом?
Он закрыл и затем резко открыл глаза, но видение не исчезало. Видение, вызывавшее в его душе не просто разочарование, но подлинный ужас.
– Это самое великолепное поместье в округе. Такого большущего дома не сыщешь вокруг, – проговорила Эмма тем же бесстрастным голосом, что и прежде. – Мой папа называет его не Дом Фарли, а Прихоть Фарли...
Эммин спутник не успел заметить горькой усмешки, промелькнувшей на ее лице, когда она произнесла последние слова.
– Да, это уж точно, – пробормотал Блэки, еще ни разу в жизни не видевший столь нелепой постройки. От недоумения у него даже отвисла челюсть и широко открылся рот – в особняке не было ни одного сколько-нибудь сносного архитектурного решения. Несмотря на отсутствие специального образования, Блэки О'Нил обладал на редкость совершеннейшим вкусом в вопросах пропорций и линий. Изучать архитектуру было его самым заветным желанием, но, увы, он не мог себе этого позволить. В детстве их пастор, отец О'Донован, всячески поддерживал его интерес к архитектурной учебе: Блэки много читал и, благодаря природным способностям и своему горячему желанию приобрести как можно больше знаний, сумел стать весьма сведущим во всем, что касалось строительства и архитектурных стилей.
Поэтому сейчас он критически разглядывал постройку. Чем ближе они приближались к поместью, тем больше Блэки убеждался, какое это чудовищно безвкусное сооружение. Со стороны все выглядело так, словно посреди тщательно спланированного парка присело на корточки какое-то неизвестно откуда взявшееся чудовище – каменные стены придавали всей постройке отталкивающе-угрюмый вид. Выдержанные в готическом стиле шпили венчали с четырех сторон центральную часть усадьбы, построенную в виде квадрата и почему-то покрытую аляповатым куполом. На глаз Блэки определил: это здание самое старое во всем ансамбле – возведено, вероятно, в самом конце семнадцатого века. Будь оно единственной постройкой, можно было, пусть с натяжкой, но все же говорить о каком-то подобии архитектурного стиля, даже некоторой импозантности. Но, должно быть, с годами появились многочисленные пристройки, причем, по-видимому, уже без всякого плана – они лепились с боков, никого не смущало то, что не соблюдались ни пропорции, ни формы. Опытный глаз мог бы уловить в них, пожалуй, вульгарное толкование регентского и викторианского стилей, перемешанных таким образом, чтобы создать впечатление полного хаоса.