Читать интересную книгу Алая буква (сборник) - Натаниель Готорн

Еще одна или две детали указывают на то, что метод, с которым Готорн создавал композицию своих романов, заключается в том, что полет воображения опирается на фундамент истинных фактов. В первой главе «Дома с семью шпилями» упоминаются земли округа Уолдо в штате Мэн, которыми пытались завладеть Пинчеоны. В «Американских блокнотах» есть запись от 12 августа 1837 года, в которой говорится о генерале Революции[16] Ноксе и его владениях в округе Уолдо, где генерал надеялся построить дом в традиционном английском стиле и привлечь арендаторов для получения прибыли. Крайне важным моментом романа является предполагаемое убийство одного из Пинчеонов его же племянником, которого нам представили как Клиффорда Пинчеона. Вполне возможно, что воображение Готорна отталкивалось от убийства мистера Уайта, богатого жителя Салема, который действительно погиб от руки человека, нанятого его собственным племянником. Убийство произошло через несколько лет после того, как Готорн закончил колледж и приобрело в те дни особую известность, поскольку в суде выступал Дэниел Уэбстер[17]. Но стоит отметить, что при всей схожести этих мрачных эпизодов фантазия Готорна использует реальные факты лишь фрагментарно, тасуя их по собственному разумению автора.

Точно так же и описание усадьбы Хепизбы Пинчеон – Дома с Семью Шпилями – вполне подходит сразу нескольким старым особнякам, сохранившимся в Салеме до наших дней, столь же отчаянно требующим ремонта, что и упомянутое в романе здание. Может возникнуть ложное впечатление, что в мире обязан существовать настоящий Дом с Семью Шпилями, созданный вполне реальными плотниками из плоти и крови, настолько ярким является его описание: «…столь знакомый автору по воспоминаниям, ведь с самого детства этот объект вызывал в нем любопытство – и как образец величественной архитектуры давно минувших веков, и как место событий куда более любопытных, чем могли бы произойти в одном из серых феодальных замков, – знакомый именно таким, пожелтевшим и ветхим от старости. И тем сложнее было представить яркую новизну, с которой он впервые встретил свой рассвет».

Сотни туристов ежегодно посещают дом в Салеме, принадлежащий одной из ветвей семейства Ингерсолл, – его уверенно считают прообразом вымышленного Готорном особняка. Другие же предполагают, что моделью послужил ныне исчезнувший дом того самого Филиппа Инглиша, чья кровь, как мы уже упоминали, смешалась с кровью Готорнов. Но есть и третий дом, известный как усадьба Карвенов, и многие утверждают, что он-то и есть единственный настоящий Дом с Семью Шпилями. Однако, несмотря на устойчивость и популярность этих мнений, ни один их упомянутых особняков нельзя назвать аутентичным, хотя, возможно, черты всех трех смешались в воображении Готорна в один идеальных образчик. Он, как мы увидим, отмечает в предисловии от третьего лица, что не стоит осуждать его за то, что он «прокладывает улицу, не нарушающую границы чьих-либо владений» и «сооружает дом из материалов, которые давно зарекомендовали себя при строительстве воздушных замков». Более того, он заявляет, что дом, описанный в романе, не является отражением реального здания, но представляет собой общую репродукцию стиля архитектуры колониальных времен, образчики которого дожили до времен его юности, но с тех пор были либо радикально перестроены, либо же уничтожены. В этой книге, как и в иных своих произведениях, он упражнял свой творческий разум в создании правдоподобных образов без буквального описания того, что когда-то действительно видел.

Пока Готорн оставался в Леноксе и писал этот роман, многие литературные деятели ненадолго появлялись там или на время поселялись рядом с ним – в том числе Герман Мелвилл[18], который очень понравился Готорну, Генри Джеймс[19], сэр доктор Холмс[20], Джей Ти Хэдли, Джеймс Рассел Лоуэлл[21], Эдвин П. Уиппл[22], Фредерика Бремер[23], Джеймс Т. Филдс[24], – а потому он не страдал от недостатка интеллектуального общения в окружении потрясающих горных красот того места. Вскоре после начала работы над романом он писал: «В последние дни во время послеполуденных моих прогулок долина кажется огромной чашей, которую золотой солнечный свет наполняет, словно вино». В компании своей жены и троих детей он вел простую, чистую, идиллическую жизнь, несмотря на свои скудные и нерегулярные доходы. В то время миссис Готорн написала письмо одному из своих родственников, и текст его вполне уместно привести здесь: «Я рада думать, что ты также можешь наслаждаться видом, как и я сейчас, на широкую долину и мягкий амфитеатр холмов, любуясь величественной церемонией заката со своей веранды. Но у тебя нет такого чудного озера и, полагаю, такого тонкого пурпурного тумана, который окутывает спящие горы своей воздушной вуалью. Мистер Готорн лежит на солнце, и тень древесной кроны раскрашивает веснушками его лицо, а Уна и Джулиан сделали его похожим на могучего Пана, накрыв его подбородок и грудь длинными травинками, так похожими на пышную зеленую бороду». Спокойствие и мир, окружавшие его в величественном доме Ленокса, стоит учесть как тот самый элемент гармонии, который уравновесил сумеречную суровость написанного произведения. О книге, вышедшей ранней весной 1851 года, он писал Горацио Бриджу эти слова, впервые опубликованные здесь: «Я считаю, что “Дом с семью шпилями” лучше “Алой Буквы”, но не удивлюсь, если окажется, что главным его персонажам я приписал чуть больше благородства, чем любит видеть почтенная публика, и что романтика этой книги навеяна знакомыми мне и милыми моему сердцу сценами семейной жизни. Однако я чувствую, что эти эпизоды удались не меньше, чем в моих самых смелых писательских мечтах; мой издатель ободряюще высказывается о будущем успехе».

Множество теплых отзывов роман получил, в частности, и в Англии – факт, который миссис Готорн в личной переписке описала как исполнение мечты Готорна, о которой он в детстве рассказывал матери. Он спрашивал мать, не будет ли она против того, что он станет писателем, а его книги будут читать в самой Англии.

Дж. П. Л.

Предисловие

Когда писатель называет свою книгу романом о любви, едва ли стоит уточнять, что он желает покорить определенные высоты жанра, на которые не смел претендовать, когда оттачивал свой стиль в написании романов обычных. Форма композиции последних предполагает своей целью скрупулезную достоверность как происходящих, так и предполагаемых событий. Композиция же первых, будучи творением искусства, вынуждена подчиняться его жестким законам, и, в то время как отступление от истин человеческого сердца остается непростительным грехом, автор все же получает право представить эту истину в обстоятельствах избранных или же созданных его воображением. Если автор сочтет нужным, он может также менять атмосферу творения, чтобы яркостью или мягкостью освещения углубить и подчеркнуть оттенки своей картины. Но автор будет достаточно разумен, чтобы не злоупотреблять указанными привилегиями, добавляя Чудесное тонкой, нежной, почти неуловимой приправой, вместо того чтобы делать его главным блюдом. Впрочем, едва ли он совершит преступление против литературы, если позволит себе в данном случае некоторые злоупотребления.

И все же в этом произведении автор решился – и, к счастью, не ему судить о том, насколько он преуспел, – по мере отпущенных ему сил придерживаться упомянутых границ. Точка зрения, с которой данное повествование можно определить как романтическое, лежит в попытке соединить минувшую эпоху с быстро ускользающей от нас современностью. Это легенда, которая поддерживает себя саму со времен, поблекших в далеком прошлом, и ныне предстает в ярком свете дня, сохранив, впрочем, свой легендарный флер, который читатель, согласно своим предпочтениям, может и не заметить или же позволить ему почти неосязаемо окутывать события и персонажей, придавая им более художественный эффект. Повествование, возможно, соткано из настолько непритязательного материала, что нуждается в этом эффекте, и в то же время его достижение усложняется.

Многие писатели с особенной силой упирают на определенный моральный посыл, который стремятся воплотить в своих работах.

Не лишенный этой особенности, автор тоже вывел в произведении мораль – истину о том, что злые дела одного поколения продолжают жить в поколениях грядущих и, утратив все преимущества, предстают чистым неконтролируемым злом, а потому автор будет необычайно рад, если его роман сможет убедить человечество – или пусть даже одного человека – в том, насколько безрассудно обрушивать на головы несчастного потомства лавину нечестно нажитого имущества, которое будут калечить и давить наследников, пока не распадется в изначальный прах. По правде говоря, однако, автор не льстит своему воображению надеждой подобного рода. Когда романы действительно учат чему-либо или производят иные заметные действия, оный процесс зачастую куда искуснее и тоньше вполне очевидного. Автор решил, что едва ли стоит безустанно пронзать историю железным прутом морали – или, скорее, сравним это с булавкой, пронзающей бабочку, – чтобы лишить ее жизни и заставить застыть в неестественном и несуразном положении. Высшая истина, будь она честно, тонко, искусно вплетена в ткань повествования, становится ярче на каждом шагу и венчает финал развития художественного произведения, который может придать ему особый артистизм и славу, однако это не значит, что на последней странице послание выглядит более правдиво или очевидно, нежели на первой.