Однако болезненные ощущения длились недолго. Джемма открыла глаза, поняв, что не испытывает почти никакой боли.
— Да, милая, самое плохое позади.
Гордон вышел почти до конца, а потом снова погрузился в нее. На этот раз она почувствовала, как его жесткий жезл надавливает на ее клитор. Это зажгло в ней жаркую искру наслаждения, которая пробежала внутрь ее тела вместе с движением его плоти.
— А теперь я познакомлю тебя с самым хорошим.
Он начал двигаться — медленно и в то же время решительно. Джемма услышала собственный стон, она не смогла бы сдержать его, даже если бы попыталась. Ее ощущения были целиком сосредоточены на тугом жезле, врывающемся в нее. Теперь ее тело охотно принимало его, ее бедра приподнимались, чтобы он мог оказаться предельно глубоко. Ей не нужно было ни о чем думать, ее глаза невольно закрылись. Ей хотелось погрузиться в море ощущений, которые порождало совместное движение их тел.
— Правильно, милая, будь со мной. Показывай мне, какой темп тебе нравится.
— Хорошо.
Его дыхание участилось, пальцы запутались в ее волосах. Он стал двигаться быстрее и мощнее, заставляя кровать сотрясаться. Однако ей нравился его напор, ее тело охотно откликалось на него. Наслаждение нарастало в ней с каждым его толчком, а скольжение обратно будило отчаянное желание снова ощутить его вторжение. Она приподнимала бедра, отчаянно стремясь ускорить новый контакт. Сердце у нее бешено колотилось — и она начинала ощущать биение его пульса, когда он входил в нее до конца и на мгновение их тела крепко соединялись.
Удовольствие, которое он доставил ей своими ласками, блекло по сравнению с экстазом, который нарастал сейчас в ней. Это чувство было гораздо более глубоким и сильным. Она приподнялась над кроватью, чтобы снова принять его в себя — и, когда он погрузился в нее до упора, тугой комок желания взорвался, заставив ее закричать. Она выгнулась, стискивая его бедра ногами, и волна блаженства прокатилась по ней, захлестывая ее тело, наполняя ее сладким удовлетворением. Гордон еще несколько раз резко вошел в нее, а потом хрипло застонал и содрогнулся. Джемма почувствовала, как напряглись все его мышцы. Глубоко в ней излился фонтан его семени. Жаркий поток вызвал в ней новый мягкий отголосок наслаждения. На этот раз ее тело словно доило его плоть, сокращаясь, вбирая в себя его семя.
Наслаждение размягчило ее дрожащую плоть. Она лежала на постели, раскинув руки, словно брошенная кукла. У нее недоставало сил даже на то, чтобы притянуть руки ближе к телу. Ей едва хватало воли, чтобы дышать, ее грудь бурно вздымалась, сердце отчаянно колотилось о ребра.
Запечатлев на ее губах нежный поцелуй, Гордон перекатился на матрас и, обвив ее за талию, притянул к себе. Ее голова устроилась у него на груди — и она услышала, что его сердце бьется в такт с ее собственным.
— Готов поклясться, что в этой спальне зима будет просто жаркая!
Джемма улыбнулась, сама не зная, вызвана ли ее улыбка его словами или тем, как его рука медленно и ласково скользит по ее спине и бедру. Он гладил ее так нежно, что у нее на глаза навернулись слезы: ведь он не обязан был проявлять такую нежность. Он ей супруг, а не возлюбленный.
«Может быть, он сможет стать и тем и другим».
Джемма постаралась заглушить свой внутренний голос. Эта мысль была слишком опасной и грозила ей сердечными страданиями. Однако она не смогла прогнать эту мечту, потому что в их отношениях уже появилась слишком заметная нежность. Ей не удалось подавить свои чувства; похоже было, что, раз вырвавшись наружу, они уже не позволят ей запереть их на замок.
— Почему ты настаивала на кровати? — Голос Гордона казался сонным, но его рука замерла у нее на плече. — Я не догадался раньше у тебя спросить. У тебя ведь была причина, так?
Джемма уткнулась лицом ему в грудь, надеясь, что он решит, будто она слишком устала и задремала. Ей не хотелось, чтобы счастливый момент был испорчен неприятными событиями этого дня.
— Скажи мне, Джемма. Я не допущу, чтобы ты скрывала от меня то, что для тебя важно.
— А я не собираюсь становиться такой женой, которая готова плакаться тебе из-за любого пустяка.
Он судорожно втянул в себя воздух; теперь, когда желание больше не туманило ему голову, он легко понял, в чем заключалась причина ее настойчивости.
— Кто усомнился в твоей добродетели?
Его голос стал жестким. Он сел на кровати, усадив ее рядом с собой. Взяв ее за подбородок, он заставил ее поднять голову и смотреть ему в глаза. Его гордость была задета — и это ясно читалось по его глазам.
— Дело в этом, так ведь? Кто позволил себе говорить о тебе плохо?
Она решительно оттолкнула его руку:
— Не обращайся со мной как с маленькой, Гордон.
— Тогда ответь мне как женщина, которая не пытается скрыть правду!
Она пожала плечами:
— Какая разница, кто говорил? Важно, сколько человек слушали!
Он нахмурился:
— Это Эньон! Больше никто не посмел бы, да и не стал бы так беспокоиться о том, какое место ты здесь займешь.
Джемма презрительно фыркнула и хотела было слезть с постели, но замерла, когда ее взгляд упал на простыню. На ее поверхности появилось яркое пятно крови. Она невольно содрогнулась, несмотря на свое желание увидеть именно это.
— Я ее прогоню.
— Ни в коем случае, Гордон Дуайр!
Джемма не желала помнить о том, что жене таким тоном разговаривать с мужем не положено. Церковь за это наложила бы на нее епитимью, брат ее осудил бы — однако все это не имело никакого значения. С Гордоном она постоянно оказывалась на грани скандала — и, если говорить откровенно, ей это нравилось.
— За стенами нашей комнаты существуют правила, и ты прекрасно знаешь, что им надо следовать, Джемма. Она была моей любовницей — если несколько совокуплений заслуживают такого названия. Она заслужила изгнание.
Он встал и прошагал через комнату, подхватив что-то с пола.
— Именно из-за этих правил я и говорю тебе, что ты не должен ее изгонять.
Джемма двинулась за ним, не собираясь сдаваться.
— В твоих словах нет никакого смысла, женщина!
— Вот именно! — Ее торжествующий ответ заставил его скептически хмыкнуть. — Ты не понимаешь, потому что управление домом — это женская обязанность. Я бы тоже не поняла многих распоряжений, которые ты даешь своим людям, потому что я не мужчина и меня с детства не обучали пониманию тех обязанностей, которые лежат на тебе. И я еще раз говорю тебе, Гордон: оставь Эньон в покое. Я ее одернула и сделаю это снова, если понадобится.
Он шумно вздохнул, но его лицо осталось непреклонным.