Но вот он пришел к ней снова. По крайней мере, она для него не возможность утолить плотский голод.
— С тебя капает на мой ковер, — сказала она.
Он медленно снял маску.
— Тебе нужны новые запоры.
Она вскинула брови и закрыла книгу.
— Они у меня не такие старые.
— Да, но… — Он стащил и шелковую маску и бросил ее на ковер. — Они скорее декоративные, чем полезные.
Она смотрела, как он снимает шляпу.
— Это объясняет, как ты здесь оказался?
— Частично. — Он расстегнул портупею и осторожно положил ее на пол перед камином. — Я влез бы все равно, какими бы крепкими ни были твои замки, но это не должно было оказаться так легко.
Он начал расстегивать тунику.
— Может, у меня просто нечего запирать, — проговорила она в некотором смятении.
Он бросил на нее искрящийся взгляд из-под сдвинутых бровей.
— У тебя есть ты.
Как приятно. Почему его простые слова значат куда больше той цветистой лести, которую она слышала в последнее время?
Изабель закусила губу.
— Что ты здесь делаешь?
Он снял тунику, но не удосужился поднять глаза, садясь, чтобы стащить сапоги.
— Я хочу, чтобы ты показала мне.
— Что?
Теперь он посмотрел на нее, с одним сапогом в руках, и взгляд его проник прямо ей в душу.
— Все.
Она сглотнула, ибо живот у нее подвело от этого единственного слова.
— А с чего ты решил, что я заинтересована в том, чтобы учить тебя?
Он застыл, и его внезапная и полная недвижимость заставила ее сердце биться быстрее, словно перед ней был хищник, готовящийся к прыжку.
— Я слишком навязчив?
Она облизала пересохшие губы.
— Нет.
— Не дразни, Изабель. — Он взялся за второй сапог.
С минуту она наблюдала, как Уинтер стягивает с ноги сапог, потом расстегивает рубашку.
— Зачем ты это делаешь?
Он пожал плечами и стащил рубашку через голову, вновь обнажив свой восхитительно мускулистый торс.
— Всем на них наплевать.
— На кого?
— На бедняков, на детей Сент-Джайлса. — Он замолчал, положив руки на ширинку бриджей, и взглянул на нее. Изабель увидела у него в глазах гневный огонь. — На поиски убийцы одного аристократа отправили целый полк солдат, а до того, что дети дюжинами умирают каждый месяц, никому и дела нет.
Она склонила голову набок, понимая, что должна тщательно взвешивать свои слова.
— Роджер Фрейзер-Бернсби был хорошим человеком.
Уинтер кивнул.
— Но даже если бы он бил слуг, совращал девиц и не заботился о своих престарелых родителях, за его убийцей все равно охотились бы так же свирепо.
— Это правда. — Гнев его сейчас был острее. Что-то случилось после того, как он покинул ее карету. — Что конкретно ты хочешь от общества?
— Чтобы не оставалось равнодушным. — Уинтер закончил расстегивать бриджи и снял их, оставшись в одних подштанниках. — Я хочу, чтобы общество заботилось о бедном ребенке так же, как заботится о благородном джентльмене. Хочу, чтобы общество заботилось о том, чтобы каждый ребенок был сыт, одет и у каждого был дом. Хочу, чтобы оно поняло, что дальше так продолжаться не может.
— Ты ведешь революционные речи.
— А если и так? — Его руки сжались в кулаки. — Быть может, нам нужна еще одна революция — на этот раз из-за нищеты, а не религии. Я устал спасать осиротевших и брошенных детей. Я больше не хочу всю ночь выхаживать ребенка, а поутру видеть, как он умирает, больше никогда не хочу хоронить ни одного ребенка, не хочу искать брошенных детей, только чтоб найти… — Он вдруг захлебнулся словами и отвел глаза.
Они приближаются к тому, что так разозлило его. Изабель хотелось обнять его, но она боялась, что он отвергнет такое проявление сочувствия.
— Что сегодня произошло?
Рот его скривился.
— Я искал мастерскую, похищенных детей заставляют работать без оплаты и почти без еды. Сегодня я думал, что нашел это место — наконец-то, после стольких дней поисков, — но лавка оказалась пуста. Дети снова пропали: либо их перевели в другое место, либо убили, чтобы не оставлять свидетелей.
Он посмотрел на нее, и у Изабель перехватило дыхание от муки в его взгляде.
— Но ведь не думаешь же ты, что можешь в одиночку нести эту ношу? Разве это не грех гордыни, мистер Мейкпис?
Любой другой мужчина посмеялся бы. Он же просто закрыл глаза.
— Возможно. Возможно, во мне слишком много гордыни. — Глаза его резко распахнулись. — Но это не оправдание тому, что я опоздал. Я подвел этих детей.
Она опустила голову. Как помочь ему, этому мужчине с сильными чувствами, который носит все беды и горести Сент-Джайлса в своем сердце? Что может она предложить ему взамен того, что уже отдала, — своего тела?
Она тихо положила книгу на стол рядом со свечой, взяла подсвечник и прошла к камину. Дрова уже были сложены в нем. Изабель встала на колени и подожгла их.
— Что ты делаешь? — спросил Уинтер позади нее.
Она выпрямилась и повернулась к нему.
— Думаю, нам понадобится тепло для того, чего ты хочешь.
И она дала пледу соскользнуть на пол. Под ним обнаружилась ночная рубашка, фривольная вещица из шелка и кружева. Она скинула ее одним движением и сбросила с ног домашние туфли. И осталась стоять обнаженной перед ним, как какая-нибудь не первой молодости Венера. Изабель расправила плечи и вызывающе улыбнулась.
Только взгляд его был отнюдь не разочарованным. В сущности, он казался преисполненным благоговения.
Она облизала губы, отметив, что они слегка дрожат, и пошла к нему.
— Ну и что же ты хочешь, чтоб я тебе показала?
— Все, — повторил он.
Обескураживающее слово, ибо у другого мужчины это могло бы быть преувеличением. Но только не у Уинтера Мейкписа.
— Тогда прикоснись ко мне, — хрипло попросила она.
Ладонь его была широкой и почти идеально вобрала ее левую грудь. Он положил ее туда, горячую и сильную, затем убрал, чтобы нежно обвести полушарие.
— Вот так? — Слова его казались тихим урчанием, напряженный взгляд обжигал там, где касалась рука.
— Да, так хорошо, — отозвалась она.
Он поднял глаза к ее лицу.
— Хорошо.
Она улыбнулась.
— Ущипни сосок.
Он мягко сжал — слишком мягко.
— Сильнее.
Он нахмурился.
— Я же сделаю тебе больно.
— Не сделаешь, — прошептала она.
В этот раз он сделал все так, как нужно. Взял в ладони ее груди, гладя и пощипывая до тех пор, пока дыхание ее не сделалось тяжелым.
Потом отступил назад.
— Что ты делаешь? — спросила она несколько резко, ибо просто стоять тут под его ласками было необыкновенно возбуждающе.