В этот раз он сделал все так, как нужно. Взял в ладони ее груди, гладя и пощипывая до тех пор, пока дыхание ее не сделалось тяжелым.
Потом отступил назад.
— Что ты делаешь? — спросила она несколько резко, ибо просто стоять тут под его ласками было необыкновенно возбуждающе.
— Ляг, — сказал он. — Я хочу видеть тебя всю.
Она сглотнула, старательно расправила свою шелковую рубашку на ковре перед камином и легла на нее. Под ее взглядом Уинтер снял с себя остатки одежды и опустился рядом на колени, полностью обнаженный.
Свет камина золотил его кожу, и световые блики плясали на твердых мышцах рук и груди. Волосы его по-прежнему были стянуты на затылке. Но когда он замер, любуясь ее телом, Изабель протянула руку и стянула простой черный шнурок.
Он удивленно взглянул на нее.
Она улыбнулась, пропустив сквозь пальцы прямые каштановые пряди. Они были до плеч, и когда свободно спадали, он выглядел менее благовоспитанным.
— Так будет справедливо.
Неужели его худые щеки окрасились румянцем?
— Я хочу прикоснуться к тебе, — сказал он хрипло. — Почувствовать тебя на ощупь и… на вкус.
Она кивнула, ей вдруг стало нечем дышать.
Он склонился над ней, словно дикая кошка над своей законной добычей. Изабель смотрела, как Уинтер опустил голову к груди, и закрыла глаза, когда его язык коснулся соска. Он был нежным, исследующим. Не так ли Адам впервые прикоснулся к Еве? С изумлением, даже благоговением?
Внезапно он сжал зубами сосок, и она ахнула.
Он тут же отпустил ее, глядя сквозь волосы.
— Я сделал тебе больно?
— Нет. — Она закусила губу. — Так… так хорошо.
Он пристально вглядывался в нее, словно изучая ее реакцию, потом наклонился к ней вновь. В этот раз он лизал сосок долго и настойчиво, а потом вдруг втянул его в рот.
Ей пришлось стиснуть руки в кулаки, чтобы не издать ни звука. Иначе он может остановиться, а Изабель совсем не хотелось, чтобы он останавливался.
Уинтер резко отпустил ее грудь, выпрямился и вновь воззрился на нее.
— Я хочу испробовать тебя всю.
— Так сделай это, — хрипло промурлыкала она.
Он нежно обвел кончиками пальцев изгиб груди, дойдя до подмышки. Поднялся вверх, коснувшись ключицы. Затем принялся ласкать ее руку.
Она заерзала.
Он метнул на нее взгляд.
— Больно?
— Нет, конечно же, — выдохнула она. — Мне щекотно!
Уголок его рта дернулся в улыбке, а рука внезапно нырнула в уязвимую впадину под мышкой.
— Ой! — Изабель задергалась, хихикая, и Уинтер упал на нее сверху, чтобы не дать ускользнуть.
— Лежи тихо, — сурово приказал он, при этом рот его был всего в нескольких дюймах от ее губ.
— Тогда прекрати меня щекотать, — проворчала Изабель, заглянула в его глаза, глубокие и загадочные, и ощутила животом пульсацию возбуждения. Она резко втянула воздух.
— Щекотно? — пробормотал он, касаясь губами ее кожи.
— Нет, — прошептала она.
— Мм. — Его мурлыканье отозвалось вибрацией у нее на животе, отчего даже поджались пальцы на ногах.
Он скользнул приоткрытым ртом вокруг пупка, затем стал неторопливо исследовать языком низ живота. Добравшись до волос на лобке, приостановился.
— Твоя кожа такая мягкая, — пророкотал он. — Научи меня. Я не знаю, что делать.
Его дыхание согрело чувствительную кожу, а костяшки пальцев легонько скользнули по расщелине, ясно давая понять, чему именно он желает научиться.
Она раздвинула ноги пошире и сделала глубокий вдох, чтобы немного успокоиться.
— Там вверху, в складках, есть небольшой бугорок…
Пальцы его уже были там, раздвигая, исследуя.
— Здесь? — Он осторожно дотронулся до заветного местечка.
Изабель закрыла глаза.
— Да. Просто… прикоснись ко мне там.
Уинтер замер, и она почти слышала, как шевелятся его мысли. Будь его пальцы где-то еще, она могла бы улыбнуться, но в этот момент… ну это было просто выше ее сил. Она ждала, глубоко дыша и слушая потрескивание огня. Странно. Мужчины и раньше дотрагивались до нее там, но никогда не спрашивали как. Если они были опытны, она наслаждалась, если нет, направляла их к другому местечку на своем теле. Мужская гордость — весьма деликатное чувство, и ей никогда не приходило в голову говорить, как следует к ней прикасаться.
Говорить, что ей нравится больше.
Наконец Изабель почувствовала неуверенное прикосновение. Она закусила губу.
— Не мог бы ты… погладить?
— Вот так?
Изабель втянула воздух.
— Мягче.
— Так?
Она засмеялась, но с нотками отчаяния. Он был слишком высоко, нашел не совсем нужное место. Быть может, ей стоит…
— Изабель, — внезапно выдохнул он ей в ухо, — у нас впереди вся ночь. Наверняка к рассвету я научусь. Покажи мне.
Что ж, это было довольно откровенно. И как ни странно, по голосу его не было слышно, что гордость его уязвлена. Он просто хотел знать.
Если он может говорить об этом так откровенно, значит, и она может. В конце концов, из них двоих это ведь она более искушенная, более земная. Это должно означать, что она более открыта для эротических изысканий.
Ведь так?
Или, быть может, у простых школьных учителей есть нечто, о чем она никогда раньше не знала.
Она раздумывала слишком долго.
— Изабель.
— Просто… — Она потянулась вниз и встретилась с его рукой, большой и умелой. На мгновение пальцы их переплелись. — Оно не слишком большое, размером с горошину, однако довольно чувствительное, и его надо погладить в нужном месте.
Она направила его.
— Тут маленькая складка — как твоя крайняя плоть, полагаю. Прикосновение к ней вызывает сильнейшее ощущение, но не надо ее оттягивать. Если ты просто… — Она повела его безымянным пальцем по кругу так, как ей больше всего нравилось. Ласка, которую еще никто из мужчин никогда ей не дарил.
— Так? — тихо спросил Уинтер. Она ощутила его дыхание у себя на бедре.
— Да, да, как же это… — Она сглотнула, ибо было воистину чудесно вот так лежать, позволяя ласкать себя. Но если он продолжит… — Пожалуй, нам лучше сейчас пойти дальше.
— Что ж, справедливо, — сказал он, и в голосе его послышалась скрытая улыбка. — Мне нравится наблюдать за тобой. Нравится вдыхать твой запах.
О Боже!
Она почувствовала, как он шире раздвинул ей ноги, как расположился между ними, как руками обвил ее ноги. Лицо его, должно быть, прямо над ее лоном, и он наблюдает, как она…
Ртом он прильнул к ее раздвинутым половым губам, и тут у нее перехватило дыхание. Палец по-прежнему делал свое дело и…
— Тебе не больно?