ответил сын.
– Дала Iалаш йойла иза![12]
* * *
По правде, отношение Тоты к Даде было, как и прежде, неоднозначное. Он питает к ней симпатию. Вместе с тем её судьба, её проблемы, к тому же и её пораженное лицо. Словом, у него и без неё жизнь нелегкая, но он теперь понимает, что они по жизни уже повязаны, а после последней встречи в Котласе он всё чаще и чаще вспоминает Даду с щемящей тоской.
Тем не менее всё это как кратковременные эмоции, чувственность, страсть и жалость. Жалость оттого, что он понимает: у неё никого нет и вся перспектива её жизни мечтается, если можно так сказать, с ним. Вот это его и пугает, поэтому он особо с ней и не идет на контакт, да и она его особо не донимает, а тут этот чертов чемодан и вопрос матери, будто из-за него она до сих пор в тюрьме.
«Это обстоятельство непреодолимой силы», – сам себя попытался успокоить Тота и вновь, как и прежде, почти что об Иноземцевой забыл, как забывают о старой, любимой, но уже изношенной вещи, закинутой до особого случая в глубокий подвал, и это почти всегда – навечно, хлам…
Но Дада по-своему боролась за эту жизнь, и вот одна знакомая из торгового центра специально пришла в академию:
– Тота, вас искал мужчина. Сказал, что он капитан из Котласа. Вот телефон. Очень просил позвонить. Жизненно важное дело. Так и сказал.
«В тот раз – телевизор, а теперь, наверное, холодильник нужен», – подумал Тота.
Да ныне он сам еле-еле сводит концы с концами. Однако не позвонить Тота не смог, и то, что он услышал, как и всё, связанное с Дадой, было потрясением:
– Иноземцева беременна.
– Что?! – изумился Болотаев.
– Ваша землячка беременна.
Это было так неожиданно, что Тота очень растерялся, и вновь спросил:
– Что-о-о?!
– То, что она беременная от вас, – был жесткий вердикт и такое же продолжение: – Иных вариантов нет и не могло быть. – Голос в трубке по-военному четкий, грубый, но к концу тон явно спал. – Если здесь родит, то ребенок, как и когда-то мать, попадет в местный детдом, при зоне… Понятно?
Болотаев молчит. Он даже не знает, что произошло, а в трубке вновь жесткий тон:
– У неё никого нет, а вы…
– Что я должен делать? – промямлил Болотаев и следом: – Вы можете мне помочь?
– Уже помог, уважая её. А вытащить её отсюда поможет тот, кто и до этого организовал вам роскошную встречу.
– Вы сказали «вытащить»? – удивился Тота. – В смысле – из тюрьмы?
– Разумеется.
– И сколько это стоит?
– Это стоит, – был грубый ответ.
Не только содержание, но и тон этого капитана-надзирателя взбесил Болотаева. И первая мысль была, что этот уголовный мир в сговоре и пытается развести его, как фраера. В то же время образ Дады, той Дады, которую он знал, никак не вписывался в эти умозаключения Тоты.
После долгих, очень тревожных раздумий Тота решил, что если это «развод», то вскоре капитан как-то выйдет на связь и Тота его «раскусит». Однако дни шли, никакого контакта, и вдруг он видит сон: Сибирь, страшный мороз. Он один едет в каком-то теплом трамвае. Именно в трамвае, который никуда не свернет и только на остановке двери откроет. А на улице стоит замерзающая Дада. Будучи на сносях, она обеими руками придерживала большой живот и умоляюще смотрела на него, но он даже голову не смог повернуть в её сторону.
Проснулся он в поту. Непонятное чувство вины и постоянное беспокойство стали его терзать, и тут вновь мать по телефону справилась о Даде. Сразу же после этого звонка Тота позвонил в Котлас, а капитан ему с ходу:
– Я и так, вопреки всему, пошёл на контакт с вами. Больше не звоните. – Частые гудки, под такт его пристыженного сердца.
Болотаев взялся за дело. В тот раз всё организовал некий Серов – интеллигент в наколках, которого ему прислал Султан. Ныне Султана нет, убили. Но ведь кто-то из его окружения должен был остаться.
Тота включил «чеченскую связь», что-то сродни цыганской почты. Он не сомневался, что этот Серов найдется, лишь бы он был живой или снова не отбывал срок.
Серов объявился. Выслушав Болотаева, он сказал, что наведет справки. Ровно через неделю он появился вновь:
– Ради памяти Султана готов сделать всё и вся. Но сами понимаете, что это дело очень серьезное и деликатное… В общем, я сделал всё что мог. По данному делу это копейки: за год – тысяча, итого – десять штук.
– Чего? – не понял Болотаев.
– Десять тысяч зелени.
Сумма огромная, за неё можно было купить квартиру в спальном районе Москвы. И, кстати, Тота об этом подумывал, ибо на его банковском счете в Цюрихе ещё оставалось чуть более восьми тысяч долларов. Это был стратегический запас, и вообще престижно было иметь какие-то деньги в швейцарском банке. Теперь не до этого. К тому же у Болотаева каждодневно возрастает чувство вины и ответственности. И ему кажется, что если он эти десять тысяч, как откуп, отдаст, то ему самому станет легче. А следом возник ещё ряд препятствий – нет визы в Швейцарию. К тому же, по словам шефа и его дочери, не дай Бог органы узнают, что у некоего чеченца Болотаева в Цюрихе счет, начнутся вопросы – откуда да как? А там глядишь и шпионом обзовут.
Словом, узнал Тота,