в особо крупных размерах – при отягчающих обстоятельствах – и приговорили к расстрелу. А в 1961 году – всего через год после принятия кодекса – была ужесточена 88-я статья за незаконную торговлю валютой: добавилась возможность применения смертной казни. Три знаменитых валютчика – Рокотов, Файбишенко и Яковлев – были приговорены по этой статье к расстрелу, хотя свои «преступления» они совершили до того, как был издан указ «Об усилении уголовной ответственности за нарушение правил валютных операций». Новый закон получил обратную силу.
За недонесение по-прежнему карали, но тоже «только» тюремным заключением.
Преступлениями, за которые можно было поплатиться жизнью, считались бандитизм, а также уклонение от призыва во время войны. Казнили за умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах (в отличие от 1922 года!). По-прежнему казнили за неповиновение командиру или его умышленное убийство либо даже просто за нанесение телесных повреждений в военной обстановке, так же как и за дезертирство во время войны, уклонение от службы, умышленное уничтожение военного имущества, нарушение правил караульной службы, за сдачу противнику военных сил, укреплений и техники и оставление погибающего военного корабля, бегство с поля сражения, мародерство. По-прежнему считалось, что смертью надо карать за добровольную сдачу в плен и за разбой в районе военных действий. За злоупотребление властью командира во время военных действий также можно было получить расстрел.
В 1990-е годы смертных приговоров стали сначала выносить все меньше, потом выносить, но не приводить в исполнение, потому что президент Ельцин в последние годы своего правления не рассматривал и, следовательно, не утверждал их. А с 1999 года начал действовать мораторий на смертную казнь. Значит ли это, что в нашей стране выросла цена человеческой жизни? Хотелось бы верить…
Цена жизни в нацистской Германии
Германия тоже подошла к тоталитарной эпохе с довольно мягким законодательством. В германском мире, как уже отмечалось выше, еще с конца XVIII – начала XIX века шло движение в сторону полной отмены смертной казни – это изменение в законодательстве пытались провести в жизнь правители Священной Римской империи, а в 1849 году Франкфуртский парламент, совершивший неудачную попытку объединения Германии, разрабатывал конституцию, где смертная казнь должна была быть ограничена сферой деятельности военных судов.
Несмотря на то что либерального объединения страны во время революции 1848–1849 годов не произошло, Германская империя, созданная, по словам Бисмарка, «железом и кровью», тоже судила по достаточно мягким для того времени законам. Еще в Пруссии – до объединения – к смерти приговаривали в 16 раз меньше людей, чем в либеральных Англии и Уэльсе, вместе взятых. В Великобритании, как мы помним, в XIX веке могли казнить за мелкую кражу – а в Пруссии только за убийство при отягчающих обстоятельствах, поджог и еще несколько тяжких преступлений. Такой подход унаследовала и авторитарная, милитаристская Германская империя – странными путями идут история и юриспруденция. Даже во время Первой мировой войны германские военные суды – по определению более суровые, чем гражданские, – были милосерднее британских. В Германии они вынесли 150 смертных приговоров, из которых в исполнение привели только 48, в отличие от 3000 вынесенных и 346 исполненных в британской армии[131]. Можно, конечно, предположить, что британские солдаты были менее дисциплинированными, чем приученные выполнять приказы немцы, но количество братаний с противником в немецких войсках явно говорит о другом.
Законодательство Веймарской республики хоть и предусматривало смертную казнь, но оставалось довольно мягким. Естественно, все изменилось после прихода к власти национал-социалистов, сделавших смертную казнь чем-то абсолютно обыденным и «естественным». И речь в данном случае даже не о газовых камерах, сожженных белорусских деревнях или массовых расстрелах на оккупированных территориях. Прежде чем начались ужасы холокоста и другие нацистские зверства, была проведена менее заметная, но все равно ужасающая идеологическая и юридическая работа, направленная на достижение той же цели, которую мы уже видели в итальянском и советском вариантах: ценность человеческой личности должна была быть превращена в ничто по сравнению с великим значением государства.
И здесь размывание значения человека ярко проявилось после Первой мировой войны – не случайно Гитлер и его приспешники опирались на бурно развивавшиеся в 1920-е годы националистические ветеранские организации. В данном случае их агрессивность, по сравнению с итальянскими братьями по духу, усиливалась из-за тяжелого положения и ощущения униженности Германии после войны.
Но одной пропаганды людоедской идеологии было недостаточно – и, едва придя к власти, нацисты начали последовательный демонтаж всех демократических институтов.
На следующий же день после поджога Рейхстага – 28 февраля 1933 года – был принят закон, отменявший все гражданские права, которые гарантировала Веймарская конституция. Что характерно, закон назывался «О защите народа и государства». Так произошло символическое смещение правовых акцентов – с защиты каждого отдельного человека на защиту коллектива, группы, власти.
Блистательные и прекрасно подготовленные немецкие юристы тут же услужливо подвели под новую тенденцию необходимые основания. Главная идея формулировалась как принципиальный отход от достижений 1789 года, то есть идей Французской революции, провозгласившей в «Декларации прав человека и гражданина» совершенно новое для того времени отношение к отдельному – каждому! – человеку и его правам.
Теперь пошло движение в обратную сторону. Ясно формулировались задачи нового неправосудного правосудия – «защитить единый германский народ от преступника», говорилось о том, что «в уголовном праве речь должна идти не о защите прав индивида от государства, а о защите государства от индивида»[132]. Один из германских юристов того времени писал:
Правительства, эпохи, системы не справлялись с антиобщественными элементами. Они не делали достижения учения о наследственности и криминальной биологии основой здоровой криминальной политики. Вследствие либерального образа мыслей они всегда обращали внимание только на «права» отдельного человека и больше думали об их защите от проявлений государственной власти, чем о благе общества. Для национал-социализма отдельный человек ничего не значит, если речь идет о сообществе[133].
Важнейший правовой принцип: «Нет закона – нет наказания» – был заменен на идею: «Ни одного преступления без наказания». Казалось бы, не так уж плохо – разве не говорится всегда и везде о неотвратимости возмездия за преступление? Но если любое действие, которое власти объявляют преступлением, наказывается, даже если оно не запрещено законом, то какие широкие возможности открываются для подавления личности и преследования – не только инакомыслящих, а, в общем-то, кого угодно! Естественно, столь широкое, всеохватывающее применение наказаний объяснялось интересами народа, арийской