императора Хэйдзэй, организовал заговор. Он был приговорен к смертной казни. Но тот, кто умер, назад не возвращается. Считается, что дальняя ссылка без права вернуться в столицу – это то же самое, что смертная казнь.
После гибели Наканари казней больше не было. Что это – проявление характерного для эпохи Хэйан стремления к мимолетной красоте, наслаждению ароматом цветка или стихотворной строкой? Увы, мы знаем, что придворная изысканность далеко не всегда идет рука об руку с милосердной юстицией. Может быть, просто в течение нескольких веков императоры чувствовали себя достаточно сильными, чтобы не обрушивать смертельные наказания на подданных? Но вот в 1156 году разразилась гражданская война – «Смута годов Хогэн», когда несколько самурайских кланов – все те же Фудзивара, Минамото, Тайра – боролись за власть и влияние на императоров. И с этого момента казни возобновились. К этой же эпохе относится возникновение и упорядочивание правил ритуального самурайского самоубийства – сэппуку. Считается, что первым сэппуку совершил знаменитый воин, обладавший, по легенде, сказочной силой и неукротимым нравом, – Минамото-но-Тамэтомо, человек, который, как рассказывали, мог выпустить стрелу из своего огромного лука с такой силой, что она однажды пронзила не только доспехи противника, но и прошила насквозь его тело и пригвоздила несчастного к седлу лошади. О нем же говорили, что он одной стрелой смог потопить вражеский корабль, пробив его днище. Когда Минамото-но-Тамэтомо был захвачен врагами в плен, они тут же приказали перерезать мышцы на его левой руке, чтобы он не смог больше натягивать лук. После этого искалеченный воин был отправлен в ссылку на далекий остров, но, когда рука зажила, он продолжил борьбу и в конце концов, снова потерпев поражение, вспорол себе мечом живот.
Через 24 года другой представитель того же клана, Минамото-но-Ёримаса, осажденный врагами в прекрасном павильоне Феникса буддийского храма Бёдо-ин, поступил так же. Этот старый воин был еще и поэтом и, прежде чем распороть себе живот, начертал печальное стихотворение на своем боевом веере (было у самураев и такое оружие). После этого сэппуку стало вариантом благородной смерти для самурая, его привилегией, отличавшей представителей военного сословия от простонародья, а позже – и видом достойной казни для воинов-аристократов.
Уже упоминавшаяся знаменитая история 47 ронинов, вошедшая в плоть и кровь самурайской культуры, прекрасно демонстрирует бытовавшее тогда отношение к жизни – и к смерти.
В 1701 году знатный даймё (правитель провинции) Асано Наганами в замке Это, резиденции сёгуна, напал по неизвестной причине на другого вельможу – Киру Ёсинаку. Он не успел убить своего врага, но все-таки обнажил меч. Вытащить оружие в замке правителя считалось серьезным преступлением – тем самым была нарушена ритуальная чистота резиденции, а, как мы знаем, во многих культурах такое каралось смертью. Асано Наганами немедленно приговорили к совершению сэппуку, все его владения были конфискованы, даже его брат, не имевший отношения к произошедшему, был отправлен в ссылку. Это, впрочем, характерная для японской средневековой юстиции черта: родственники, а порой даже соседи нередко расплачивались жизнью за преступление члена общины.
Самураи, служившие Асано, которые теперь превратились в ронинов – слуг, потерявших хозяина, разделяли взгляд властей на тяжесть преступления, совершенного их господином. Им и в голову не пришло просить о его помиловании. Они хотели только одного – чтобы одновременно с ним наказание понес и Кира Ёсинака. Но этого не произошло: Кира не успел вытащить меч из ножен и поэтому остался в живых. Он прекрасно понимал, что ему следует ожидать мести, поэтому большую часть времени проводил в своем поместье под надежной охраной. После этого начинается невероятно романтизированная, послужившая сюжетной основой для пьес, песен, легенд, преданий история о 47 ронинах, которые несколько лет тайно готовили свою месть. Как и полагалось самураям, выполнение долга было для них превыше всего, и поэтому многие из них развелись с женами и отослали их с детьми к родителям – таким образом они выводили родных из-под возможного в будущем удара и порывали все узы, связывавшие их с жизнью. Оиси Кураносукэ, возглавивший подготовку к отмщению, делал вид, что хочет только развлекаться, – расставшись с женой, он взял для вида молодую наложницу, пьянствовал и пировал. Легенда рассказывает, как он пьяный валялся на земле, а проходивший мимо мужчина плюнул ему в лицо – невероятное оскорбление для самурая. Ясно, что такую ярость вызывал тот факт, что ронин уже больше года не пытался отомстить за господина. На самом деле Оиси тщательно готовил месть. Ему помогал старший сын – 16-летний юноша, оставшийся с отцом после отъезда матери.
В конце концов ронины осадили дом Киры Ёсинаки, взяли его штурмом и, обнаружив после долгих поисков спрятавшегося хозяина… предложили ему покончить с собой. Оиси предлагал стать его помощником – важным человеком, отрубающим голову самоубийце. Когда Кира трусливо отказался, ронины сами отрезали ему голову, после чего отнесли ее на могилу своего господина. Люди по дороге приветствовали их, предлагали угощение и приглашали отдохнуть в своих домах.
После этого мстителям даже не пришло в голову скрываться – они ведь просто выполнили свой долг. Они сдались властям и после проведенного расследования и суда им была дарована важная привилегия: их не казнили позорной казнью, а позволили покончить с собой. Совершивших сэппуку ронинов (включая юного сына Оиси Кураносукэ) торжественно похоронили, их могилы стали местом паломничества, их судьба – легендой.
Эта красивая история о долге и мести уже три века увлекает зрителей и читателей далеко не только в Японии. Но ведь это еще и рассказ о том, как мало стоила человеческая жизнь. Да, в данном случае речь не идет о превосходстве расы, класса или идеологии, но и здесь жизнь отдельного человека ничтожно мала по сравнению со «сверхвеликими», надчеловеческими ценностями – долгом, преданностью господину, «сохранением лица». «Просыпаясь утром, думай о смерти», – приводит Григорий Чхартишвили самурайское правило в своей книге «Писатель и самоубийство». И здесь же он пишет:
Типическому японцу свойственна ориентация не на индивидуальные, а на коллективистские ценности. Быть независимым, оригинальным, непохожим на других – дурной тон. Худший из грехов – эгоцентризм. ‹…› Для японца характерно определять свою идентичность через принадлежность к определенной группе. Нет ничего страшнее, чем подвергнуться остракизму[143].
Не забудем, что в это же время благородные самураи могли, не задумавшись ни на секунду, убить любого крестьянина просто потому, что тот не вовремя попался им под руку, – его жизнь не значила