— Скажи мне честно, зачем ты едешь туда? — спросил Борис, стоя в прихожей и наблюдая за тем, как Поля застегивает на щиколотках ремешки белых туфель. — Тебе просто нужно какое-то время побыть от меня на расстоянии? Или здесь что-то другое?
— А тебя, что, волнует мой отъезд? — Поля усмехнулась, неестественно и зло. — Ты, что, хочешь меня удержать? Устроить романтический ужин? Провести и этот вечер, и последующий вдвоем? Только честно: ты этого хочешь?
— Нет, ну если ты… — начал он, а потом вдруг подумал, что она на самом деле устала, что удерживать ее сейчас и глупо, и непорядочно. Будет только хуже, если они сейчас останутся вдвоем. — Нет, — он мотнул головой. — Я хочу, чтобы ты поехала…
И вот сегодня она должна была вернуться, однако домашний телефон молчал. Зато ближе к вечеру отчаянно и тревожно, будто предвосхищая то, что ему предстоит услышать, затренькал рабочий. Звонила Надя. И из ее сумбурных, невнятных слов четко он понял только одно: она просит о помощи… Надя кричала, что она совсем одна, что она сойдет с ума. Он, не зная, буквально ли понимать это ее «совсем одна», осторожно осведомился, где Олег. Она только расхохоталась сухо и страшно, будто закашлялась. Тогда он спросил, где Кирилл, и услышал, как Надька в трубку всхлипнула. А потом поникшим, бесцветным голосом произнесла, что сын у свекрови. «Пожалуйста, приезжай ко мне! — просила она и тут же сорвалась на истеричное: — Нет, не надо никуда ехать. Прости и забудь про этот разговор!»… И фоном к ее бессвязным словам то ли магнитофон, то ли телевизор наигрывал развеселую мелодию.
Борис понял, что надо ехать, — никуда от этого не денешься. Оставил все дела на Игоря Селиверстова и уже в половине девятого вышел из офиса, где собирался проработать до позднего вечера. Теперь, остановив машину перед домом Сергеевых, он понял, что приехал не зря.
Все три окна их квартиры выходили во двор. И на всех трех были плотно задернуты тяжелые гардины. На первый взгляд, в этом не было абсолютно ничего странного: ну задернуты шторы — и все… Ничего странного, если не знать о Надькиной любви к хорошему освещению. Как страдала она, бедняжка, когда во время беременности у нее вдруг начали болеть от солнца глаза! Даже тюль она всю жизнь покупала с самым редким рисунком и украшения носила солнечные, янтарные… А еще ему вспомнился университетский курс общей психологии и рассказ в рамках этого курса о тяжелых депрессиях, при которых человек прячется от окружающего мира, запирается в темной комнате, накрывается с головой одеялом… «Господи, и год-то вроде не високосный, и ни о каких особых магнитных бурях не говорят! — подумал Борис, еще раз скользнув взглядом по зашторенным окнам, похожим на глаза слепого в темных очках. — Что же это тогда с девчонками творится? И с Надькой, и с Полей…»
Печальный и тяжелый запах валерьянки он почувствовал даже через дверь. Сам не зная — зачем, прислушался. В квартире было тихо. Тогда он несколько раз подряд коротко и сильно нажал на кнопку звонка. Слабые, почти неслышные шаги раздались спустя минуту или две. Борис услышал, как в замке завозился ключ, а потом Надя открыла дверь.
Сказать, что она была на себя непохожа, — значило ничего не сказать. Волосы ее, почему-то мокрые, темными прядями облепляли лицо. Глаза, вдруг запавшие и от этого ставшие просто огромными, сияли лихорадочным блеском. Губы дрожали.
— Привет, — проговорила она вяло и скучно, прижавшись щекой к косяку. — Ты зачем пришел?
— Так, разговаривать будем внутри! — он просто взял ее за плечи и отодвинул в сторону. Надя и не сопротивлялась. Борис вдруг с внезапной жалостью почувствовал, как покорно обмякло в его руках ее тело. И все-таки даже такая, жалкая, мокрая, несчастная, она была потрясающе красива. Или это мокрое платье, облепившее безупречной формы грудь, добавляло ей сексуальности или этот нервный румянец на скулах? Дышала она тихо, но тяжело. И ему внезапно стало стыдно этих своих, таких неуместных сейчас мыслей о ее женской привлекательности и красоте.
— Надь, что случилось? — спросил он, бережно поддерживая ее под локоть и ведя к дивану. — Что происходит? Где Олег? Почему Кирилл у бабушки?
— Где Олег? — она горько усмехнулась. — Олег в очередной бессмысленной командировке. Кирилл у бабушки, потому что ему там лучше… Потому что ему лучше без меня. Всем лучше без меня…
— Это все, конечно, интересно, — Борис попытался усмехнуться беззаботно и ободряюще, — но как-то очень общо… «Всем лучше без меня!» Должен же быть какой-то конкретный повод? Кто тебя обидел? Что произошло? Сегодня утром, вчера… Должно же было произойти что-то такое, что…
Ему вдруг необыкновенно ясно вспомнились Полины печальные глаза, и в голове снова заворочалась назойливая и неприятная мысль: «Но ведь у твоей собственной жены тоже ничего особенного вроде бы не произошло?» И сразу же напоминанием о Поле на глаза попался ее зеленый надувной попугайчик. Она подарила его Наде то ли по какому-то поводу, то ли вовсе без повода. Сейчас попугайчик беспризорно валялся на светлом неполированном шифоньере. Чувствовалось, что его редко берут в руки и даже Кирилл с ним не играет.
Надя опустилась на диван и, забившись в угол, поджала под себя ноги. Теперь она напоминала маленькую несчастную девочку с неуместным обручальным кольцом на пальце. То ли сама она почувствовала ненужную тяжесть «обручалки», то ли просто перехватила взгляд Бориса. Коротко всхлипнув, она стянула колечко с пальца и с силой швырнула его в угол комнаты.
— Ну зачем ты так? — он встал с дивана, нагнулся и поднял кольцо. — Что, Олег тебе что-то сделал?
— Олег? При чем здесь Олег?.. Мне просто жить не хочется, а тут — «Олег»…
Борис поморщился. В роли няньки-утешительницы он чувствовал себя и неловко, и нелепо. Но самое главное, так же, как и в прошлое свидание с Надеждой, не понимал, что конкретно от него требуется. А тут еще от последней фразы дешевой мелодрамой повеяло так откровенно, как «Тройным» одеколоном из захолустного парфюмерного магазина.
— Даже так серьезно — «жить не хочется»?
— Да. — Надя вдруг подняла на него совершенно ясные глаза. — Только ты не подумай, что я позвала тебя сюда, чтобы пугать: мол, наложу на себя руки, из окна выпрыгну… Наоборот, я понимаю, что этого делать нельзя, что Кирюшке без меня будет плохо, маме, отцу… Но если сейчас никого не будет со мной рядом, то… Я ведь уже и димедрола наглоталась… — она почти весело кивнула на журнальный столик.
Борис быстро обернулся. Три выпотрошенные пачки и в самом деле лежали возле пепельницы. И в том, что они были оставлены здесь, а не выброшены в мусорное ведро (ведь таблетки-то она наверняка пила возле раковины!), тоже чувствовалось позерство. Но сейчас было не до этого. Пусть Надька только решила попугать попыткой самоубийства, все равно кончиться это могло печально.