Селимена.
Нет, любит умничать, а что быть может хуже? Всегда натянут он, и видно по всему, Что занят лишь одним: как бы сострить ему! О, угодить ему стараться — труд напрасный! С тех пор как ум в себе открыл он первоклассный, Он критикует все, что пишут, свысока. Решил он, что хвалить — не дело знатока, Что свойство тонких душ — судить как можно строже, А приходить в восторг — да сохрани вас боже! «Глупцы лишь создают кому-нибудь успех». А он осудит всех — и станет выше всех! В гостиных разговор и тот он судит, право, И, руки на груди скрестивши величаво, С презреньем слушает с далекой высоты, Чем это жалкие людишки заняты…
Акаст.
О, черт меня возьми, портрет похож на диво!
Клитандр.
У вас особый дар описывать так живо!
Альцест.
О милые друзья! Вперед, смелей вперед! Пощады никому, свой каждому черед! Вы строго судите, но между тем замечу: Вы с радостью им всем бросаетесь навстречу, Их рады лобызать, им нежно руки жать И ревностно свои услуги предлагать.
Клитандр.
При чем же мы-то здесь? Упреки без утайки Должны вы обратить по адресу хозяйки.
Альцест.
Нет! Обращаются мои упреки к вам. Вы, вы ей курите преступно фимиам! Ее блестящий ум отравою питая, Вредит ей ваша лесть дешевая, пустая, И в ней злословья бы никто не вызывал, Не жди она от вас восторгов и похвал. Да-да, одни льстецы, бесспорно, виноваты В том, что пороками все люди так богаты.
Филинт.
Что значит этот пыл заступничества в вас За то, что бичевать готовы вы подчас?
Селимена.
Как! Вы не видите, что дух противоречья Способен вызвать в нем приливы красноречья? Он должен выказать неудержимый жар, Противоречие — его особый дар. Ужасно для него общественное мненье, И в примиренье с ним он видит преступленье. Он опозоренным себя навеки б счел, Когда бы против всех отважно не пошел. Честь спора для него отрадна и желанна, И спорить сам с собой привык он постоянно: С своими чувствами готов пуститься в бой, Раз выскажет при нем их кто-нибудь другой.
Альцест.
За вас насмешники все будут непреложно… В сатире надо мной вам изощряться можно.
Филинт.
Но правда ведь и то, мой друг: ваш ум таков — Всегда протестовать и спорить он готов, И одинаково, по вашему ж признанью, Вы возмущаетесь и похвалой и бранью.
Альцест.
Не правы люди все ни в чем и никогда, И к ним в моей душе всегда живет вражда, Всегда одно из двух: достойные презренья, Они иль низко льстят, иль судят без зазренья.
Селимена.
Но…
Альцест.
Нет, сударыня, пусть лучше я умру, Несносно видеть мне подобную игру. Но вас на ложный путь заведомо толкают И вашим слабостям напрасно потакают.
Клитандр.
Альцест! Мне кажется, напрасен ваш укор: Я лично слабостей не видел до сих пор.
Акаст.
Мы видим грацию и прелесть. В самом деле, Какие слабости? Мы их не разглядели!
Альцест.
Но я… я к ним не слеп, не равнодушен к ним: Чем больше любим мы, тем менее мы льстим. Нет, чистая любовь не знает всепрощенья, И правду говорить готов я без смущенья. Я б гнал без жалости вздыхателей долой, Когда б они во прах склонялись предо мной И лживой мягкостью — любезны, льстивы, сладки — Мои превозносить старались недостатки.
Селимена.
Итак, по-вашему, когда мы влюблены, Навек отречься мы от нежности должны И полагать любви почетным назначеньем Бранить ее предмет с похвальным увлеченьем?
Элианта.
С любовью истинной ваш взгляд несовместим. Нет, выбором всегда влюбленный горд своим. Все лишним поводом бывает к восхваленью. Любовь всегда склонна бывает к ослепленью: Она любой порок за качество сочтет И в добродетели его произведет. Бледна — сравнится с ней жасмина только ветка; Черна до ужаса — прелестная брюнетка; Худа — так никого нет легче и стройней; Толста — величие осанки видно в ней; Мала, как карлица, — то маленькое чудо; Громадина — судьбы премилая причуда; Неряха, женских чар и вкуса лишена — Небрежной прелести красавица полна; Будь хитрой — редкий ум, будь дурой — ангел кроткий; Будь нестерпимою болтливою трещоткой — Дар красноречия; молчи как пень всегда — Стыдлива, и скромна, и девственно горда. Так если в любящем порывы чувств глубоки, В любимом существе он любит и пороки.[55]
Альцест.
А я вам говорю…