Вспомним многочисленные наказы митрополита Фотия, содержащие списки прегрешений новгородцев против Божьих законов. Неудивительно, что новгородцы не желали митрополичьего суда, потому что это означало для них либо бесчисленные наказания за нехристианские нормы жизни, либо отказ от этих устоявшихся веками норм. Но такой отказ был немыслим не только для мирян, но и для монахов, и для всех церковнослужителей — от попа до архиепископа. Образ жизни, воспринятый с детства, влиял на местное духовенство гораздо сильнее, чем поучения, полученные из Москвы и Цареграда. Вольный Новгород не желал вмешательства в свою «личную жизнь».
Новгородский архиепископ был не только духовным наставником, но и фактическим главой Республики Святой Софии, а следовательно, должен был широко мыслить, не ограничиваясь христианскими догмами. В этом одна из причин стремления новгородской церкви к независимости — желание жить по своим законам, а не по «наказам» московского митрополита, не знающего и не желающего учитывать местную специфику. Поэтому стояли «за един» новгородцы, отказывая митрополиту в праве суда над ними. Они подчинялись православному архиепископу, но своему, избранному ими же. Владыка знал все местные особенности и умел решать спорные вопросы «по справедливости», то есть не противореча местным обычаям. Недаром, когда в XV в. возникает пышное титулование «Господин государь Великий Новгород», так же начинают величать и владыку. К примеру, рядная крестьян Робичинской волости с Юрьевым монастырем (ок. 1460 г.) начинается следующими словами: «По благословенью преосвященнаго господина и осподаря архиепископа Великого Новагорода и Пскова владыкы Ионы». Новгородцы не желали контроля над своим владыкой, его «унижения» московским митрополитом.
Таким образом, можно выделить три причины спора о митрополичьем суде:
— стремление новгородской церкви к независимости от митрополита всея Руси, неразрывно связанное с политической независимостью Республики Святой Софии;
— тяготы судебных пошлин и расходы по содержанию митрополита и его свиты, ложившиеся на высшее духовенство;
— несоответствие образа жизни новгородцев тем нормам и правилам, которые диктовала православным христианам греческая церковь в лице московского митрополита.
Подводя итоги, можно сказать, что к началу XV в. новгородская церковь фактически добилась независимости от митрополита всея Руси по многим ключевым вопросам. Новгородская епархия заняла особое место в административной системе православной русской митрополии. А. С. Хорошев считает, что новгородская церковь добивалась автокефалии[722]. Однако это не совсем верное утверждение. Автокефальная церковь в православии — это административно самостоятельная церковь. Автокефальной стала вся Русская церковь в конце XV в. Новгородская же церковная организация стремилась к независимости от митрополита всея Руси, но не от Констанинопольского патриарха. То есть архиепископ Новгорода признавал главенствующее положение патриарха и не стремился выйти из административной системы православной церкви. Таким образом, правильнее будет назвать положение новгородской церкви ставропигальным. На Руси существовали ставропигальные монастыри, подчинявшиеся непосредственно патриарху, минуя митрополита. Так, в 1382 г. «патриарх Нил… грамоты свои даде Феодору, честному архимандриту, строити монастырь Симоновский в патриарше имя… а митрополиту ничи, ни которыми делы, не повиноватися, ни владети митрополиту монастырем симановским ничем»[723]. Именно к такому положению стремились и новгородские архиепископы. Кресты на фелони владыки заменили крест, который водружали в ставропигальных монастырях в знак своего особого положения.
Новгородские архиепископы, стремясь к независимости от митрополита, неизменно поддерживали политический курс республики на ограничение власти великих князей Владимирских над Новгородом и добились в этом больших успехов — XIV в. можно по праву назвать торжеством Республики Святой Софии. В то же время архиепископы Новгорода не смогли до конца решить многие важные для епархии проблемы. Языческие движения в городской среде и ересь стригольников не были искоренены. Псковская церковь по-прежнему стремилась к самостоятельности, при каждом удобном случае обращаясь за поддержкой к митрополиту всея Руси, минуя новгородского владыку. Эти проблемы предстояло решать новгородским архиепископам и в XV в.
Глава 3
Архиепископы и политическая борьба в первой половине XV века
3.1. Гражданские смуты в Новгороде и «неустроение» в епархии
В первой половине XV в. Новгород пережил несколько тяжелых внутренних потрясений. В 1417 г. начался мор в Новгороде «ив Ладозе, и в Русе, и в Порхове, и во Пьскове, и в Торжьку, и в Дмитрове, и во Тфери»[724]. Владыка Симеон «с всею седмию сборов и с крестианы, со кресты обходи около всего Вликаго Нова города, молися богу и пречистеи его матери о престатьи гнева божиа. А крестианы ове на конех, а друзии пеши, из леса беръвна привозив, поставиша церковь святую Ностасью в память ея, и свяща ю архиепископ Семеон того же дни и святую литургию совръши; а в остаточных беръвнах поставиша церковь святого Илью конец Прускои улице; а новоторжане такоже единем утром святого Афанасиа, и литургию свершиша»[725].
Средство архиепископа Симеона против болезни психологически вполне объяснимо. Строительство церквей-однодневок дало людям надежду и потому помогло — мор пошел на убыль. Возможно, эпидемия способствовала росту религиозности среди новгородцев. По крайней мере, именно в 1417 г. по благословению архиепископа Симеона посадники Федор Тимофеевич, Иван Александрович «и старшие посадники» пожаловали монаху Савве для его пустоши землю на реке Вишере[726]. Земля эта ранее принадлежала Славенскому концу, то есть посадники, пожаловав землю пустоши, выражали не свою личную волю, а волю всего конца. Впоследствии на этой земле был основан Савво-Вишерский монастырь.
На следующий, 1418 г., страшное знамение явилось в церкви Святой Настасьи: «Идяше от иконы святыя богородица Покрова акы кровь по обе стороне риз ея, месяца априля 19»[727]. В тот же месяц, по замечанию летописца, знамение сбылось — две стороны Новгорода поднялись друг на друга. Вечевой город потрясла гражданская смута, которая вошла в отечественную историографию под названием «восстание Степанка» или даже «революция 1418 г.». Большинство отечественных историков трактовали произошедшие в Новгороде события как классовую борьбу черни против бояр[728]. В. Л. Янин, оценивая события 1418 г., отмечал, что «в ходе восстания произошло не только столкновение плебса Торговой стороны с боярством Софийской стороны, но и столкновение боярства Торговой стороны с боярством Софийской стороны… Существенной особенностью восстания 1418 года… является особая сила проявившегося в ходе борьбы социального антагонизма, одинаково напугавшая бояр обеих сторон Новгорода („нападе страх на обе стороны“) и заставившая их прийти к соглашению»[729]. Эту точку зрения поддерживает и А. С. Хорошев[730].
Более достоверную версию событий реконструировал В. Н. Вернадский. Но и его трактовка произошедшей в Новгороде смуты как борьбы «за власть между разными группами господствующего класса»[731] нуждается в корректировке. Современный исследователь новгородских усобиц А. В. Петров рассмотрел события 1418 г. как межрайонную распрю, в которой «нет оснований видеть борьбу плебса с аристократией»[732].
Предположение о классовом характере усобицы 1418 г. может опираться лишь на один источник — Софийскую I летопись, в которой говорится: «И изыма боярин того Степанка, и хотя творити отмщение, и за то сташа чернь со одиноя стороны, а с другую боляре, и учинися пакость люд ем, много мертвых»[733].
Однако следует учитывать, что Софийская I летопись, как доказал А. Г. Бобров, восходит к Своду митрополита Фотия[734]. Летописец митрополита, не знакомый со всеми тонкостями внутренней жизни Новгорода, естественно, мог ошибаться, трактуя новгородские события со своей точки зрения. Более подробное изложение событий, представленные в Новгородской первой и четвертой летописях, а также в Летописи Авраамки, позволяет восстановить подлинную подоплеку усобицы 1418 г. и выявить роль архиепископа в ее усмирении.
Смута началась 24 апреля, когда некий новгородец Степанок спровоцировал избиение и казнь Данилы Ивановича Божина, боярина с Кузьмодемьяновской улицы. В Летописи Авраамки боярин Божин назван «господарем»[735] Степанка, что может означать некие кабальные отношения.