Читать интересную книгу Записки викторианского джентльмена - Маргарет Форстер

Итак, в моем лице "Канада" получила пассажира, имевшего большую склонность к меланхолическим раздумьям, он бы являл собой довольно грустное зрелище, если бы ровно в ту минуту, когда он подымался на борт, ему не принесли первые экземпляры "Эсмонда". Видели бы вы улыбку, которой озарилось лицо этого старого меланхолика! Как просветлело его хмурое чело, как заблестели его скорбные глаза, когда он увидел это полиграфическое чудо. А это и в самом деле было чудо. Очень советую вам подержать в руках первое издание "Эсмонда", хотя бы для того, чтоб насладиться шрифтом эпохи королевы Анны, плотной бумагой и общим оформлением тома, оставлявшего впечатление подлинного шедевра того времени. Конечно, подобная стилизация стоит недешево, и от типографа тут требуется подлинное мастерство, но он прекрасно воплотил мой замысел, и я готов был раскошелиться, ну, а если публика не последует моему примеру, тем хуже для нее. Я с самого начала знал, что "Эсмонд" принесет убыток, но полагал, что если это и неудача, то почетная. Я взял в дорогу первый экземпляр, на который поглядывал с нежностью и удовольствием, как взял бы с собой счастливый талисман, - более того, мне виделась в нем веха, которой завершается грустный период моей жизни и начинается новая, счастливая пора. Под этим переплетом скрывалась история моих страданий, и мне казалось, что я перевернул последнюю страницу прошлого и теперь могу жить дальше, даже если мне не дано его забыть.

Не стану утверждать, будто в час отплытия благодаря случайной доставке "Эсмонда" на пристань испытывал великий подъем духа, но не было во мне и той свинцовой тяжести, которой я боялся. А может быть, я зря ее боялся, ибо в самой обстановке большого порта есть что-то завораживающее - оно заставляет человека позабыть свои дела и пробуждает нетерпеливое желание скорей отправиться в путь. Я долго стоял на палубе и, наблюдая за погрузкой, разглядывал на редкость выразительные лица матросов, группки машущих белыми платками родственников, которые пришли проститься с близкими, кружащих над головой в ожидании поживы чаек и, наконец, само море, мутное и темное, вскипающее волнами и раскатывающее их до самого горизонта. Земля с ее полями и городами кажется однообразной и унылой рядом с манящей и беспокойной подвижностью моря, и тянет нас не к ней назад, а лишь вперед, в его бескрайность. У кромки берега море так много обещает - ничто в нем не предвещает той серой монотонности, безбрежной многодневной пустоты воды и неба, которая потом рождает злобную угрюмость. Море - это приключение, и всем нам хочется стоять на палубе отчаливающего корабля. Даже предвидя, что через день-другой дело дойдет до крика: "Стюард, скорее тазик", мы радуемся брызгам, ветру и веселой сутолоке в порту. Мы знаем, что на следующие две недели выйдем из-под власти времени и, как бы перестав существовать, паря меж небом и землей, будем замечать одни лишь капризы погоды. Отрезанные от мира с его голодом, войнами и эпидемиями, мы попадем в полосу отчуждения заманчивое состояние для тех из нас, кто не смакует несчастья. По-моему, отплытие - лучшая часть всего путешествия в Америку, и даже если б это было возможно, жалко было бы его лишиться, - боюсь, правда, что поздно или рано люди научатся пересекать Атлантику мгновенно, и пассажир, не проведя и ночи в пути, окажется на другой ее стороне - тогда, у него не будет времени для размышлений, вроде тех, которым я предавался, держась за поручни "Канады". Да, если такой день настанет, а это неизбежно, я от души жалею будущего путешественника. Мне не хотелось бы прибыть в Америку, не перебросив мысленно моста между двумя мирами, не побывав в нейтральных водах, пролегающих между нашими культурами. Даю вам слово, едва "Канада" отошла от Англии и пустилась в путь, соединяющий два дальних берега, из моей груди вырвался вздох облегчения. Что ж, выбор сделан, назад возврата нет, и это меня радовало, ибо наконец-то я не желал возврата, а чувствовал отважное стремление двигаться вперед.

14

приключение на другом континенте, которое возвращает мне бодрость духа

Плавание оказалось довольно бурным - почти все время дул встречный ветер, небо хмурилось, солнце выглядывало редко, "Канада" по-дельфиньи подпрыгивала на волнах - но я прекрасно перенес его. Повезло мне и со спутниками, хотя я не всех уже помню по имени. Вместе со мной плыли Рассел Лоуэлл и Артур Клаф, в чьем славном обществе я коротал время, когда оно начинало слишком медленно тянуться, и, конечно, молодой Эйр Кроу, успевший проявить себя как верный помощник и радовавший меня все больше. Но самое лучшее в корабельной жизни - вынужденное безделье, к которому, как вы, наверное, помните, я всегда питал слабость, а в настоящую минуту еще и чрезвычайно в нем нуждался. Первое время я, как и все, страдал морской болезнью, но вскоре мои внутренности привыкли к разным видам качки - и к бортовой, и к килевой, и я стал с удовольствием читать в каюте, покидая ее лишь для того, чтоб пообедать и вечером посидеть за рюмкой с капитаном и другими пассажирами. Что же я читал? Конечно, "Эсмонда"! И, знаете, он мне понравился! На меня снизошло дивное ощущение покоя: "Эсмонд" дописан, книга получилась хорошая, ничто не висит у меня над душой, - казалось, я до конца дней не перестану радоваться этому умиротворенному состоянию. Однако очень скоро - примерно на десятый день пути - меня, как и других пассажиров, охватило нетерпеливое желание отделаться от моря, и все мы стали терзать капитана вопросом, когда же, наконец, покажется земля. С неиссякаемым терпением он отвечал, что мы уже почти у цели. Но вот, наконец, наступила волнующая минута - мы сидели за обедом, кажется, на одиннадцатые сутки плавания, дело было вечером, вдруг как бы ненароком он отправил матроса на вышку, посмотреть, не видна ли суша. Последовал ответ: нет, ничего не видно, и капитан спокойно продолжал есть, а через полчаса опять послал справиться, и в этот раз - о чудо! - посланец увидал огонь, и нам объявили, что завтра мы причаливаем. Я был буквально ошарашен - что за чертовщина, как можно с точностью до получаса рассчитать, когда покажется Америка? Откуда капитану было знать, когда матросу карабкаться на мачту? Как ему удавалось двигаться в океане по прямой и с полным хладнокровием прибыть в нужную точку? Что за волшебники эти капитаны, и как они творят такие чудеса с помощью нескольких несложных с виду инструментов? Той ночью я долго ворочался на койке и все раздумывал над тайнами координат, и что-то даже забрезжило в моем мозгу, но впрочем, мне это, наверное, только померещилось. Когда вы видите воочию такое диво мореходного искусства, вы прикасаетесь к божественному чуду, и что бы мне в ответ ни говорили и ни втолковывали, моя романтическая натура усматривает тут именно чудо.

Едва мы оказались в виду земли, как все пришло в движение: недавняя безучастность сменилась оживлением, равнодушная покорность - обостренной чувствительностью. Мы уложили и увязали свои вещи и быстро улеглись, но не решались спать от страха пропустить то дивное и долгожданное зрелище, которое уже почти отчаялись увидеть. Каждому въезжающему в Америку полагается иметь свой собственный образ страны, которую ему предстоит узнать, но мой, сколько помню, был странно хаотичен. Калейдоскоп фактов, выхваченных из книг и рассказов очевидцев, не складывался в сколько-нибудь связную картину. Я ожидал увидеть и сказочное изобилие - нечто вроде земли обетованной, где реки текут молоком и медом, и в то же время - варварский и первозданный край дикарей и роскошной до безвкусия природы. Если вы собираетесь в Америку, очень вас прошу, составьте список того, что вы надеетесь там встретить, - заглянете в него, когда окажетесь на месте, - вас еще больше поразит увиденное. Америка! Должно быть, нас завораживает само ее название, я не встречал другой такой страны, которая вызывала бы у людей столь противоречивые чувства. Они испытывают к ней любовь или ненависть, еще не побывав там, дерзают прикидываться знатоками каждой пяди ее огромной территории, ни разу не ступив туда ногой, судят решительно и, как правило, неверно о привычках, нравах и обычаях ее обитателей, в глаза не видев никого из них. Есть у Америки какое-то неведомое свойство, которое их побуждает нести весь этот, в основном, враждебный вздор с большой самоуверенностью. Возможно, секрет в ее размерах, просторы и богатство этой могучей державы непроизвольно порождают зависть - и люди ищут повод, чтоб ее охаять.

Мне это было чуждо. Мне вовсе не хотелось ополчаться на страну и ее общественное устройство, прежде чем я удостоюсь чести посетить ее. Если бы я нуждался в каком-либо предостережении - поверьте, я ничуть в нем не нуждался - мне послужил бы сигналом листок нью-йоркской газеты, прочитанной накануне отъезда в Ливерпуле. Мой предстоящий визит расценивался в нем как "поощряющий безмерно расплодившееся племя лекторов, которые сначала приезжают обирать наших сограждан, а после у себя на родине высмеивают их в памфлетах". Совершенно верно, и я не меньше автора этой отповеди презираю подобных грубых вымогателей. Когда в то ноябрьское утро я стоял на корабельной палубе, вытягивая шею, чтоб рассмотреть хоть что-нибудь на берегу, я чувствовал одно лишь любопытство и ничего более. Сначала "Канада" зашла в Галифакс, а после двинулась в Бостон, причем с такой уверенностью, словно ее тянули на канате. Не знаю, писал ли кто-нибудь о восходе солнца над американским побережьем как об одном из чудес света, но это в самом деле чудо: мы поднялись на палубу, ее простые, выскобленные доски купались в золотисто-алых лучах зари, и перед нами возникла сияющая греза. Наверное, обитатели Галифакса считают свой город самым заурядным местом в мире, но после трех тысяч миль морского перехода, когда лучи сверкающего солнца зажглись в каждом стеклышке и пятнышке позолоты, он показался нам ожившей сказкой и пламенел как небесное знамение. Я просто задохнулся от восторга, и красота лежащей передо мной страны тронула меня до слез. Да и как, переплыв океан, не преисполниться благоговения перед природой нашего мира? Мы воспаряем духом просто от того, что земли, о которых мы прежде знали только понаслышке, на самом деле существуют, и ликование переполняет грудь.