Она прибавила:
— Помню, что они были высокие, очень высокие. И один из них нес смешной мешок и был похож на тапира.
Я спросил у нее, какая тогда была деревня. Она ответила, что к тому времени, как появились Фосетт и его спутники, все у них стало меняться. По ее словам, бразильские офицеры «говорили, что мы должны носить одежду, и дали каждому из нас новое имя».
— Мое настоящее имя — Комаэда Бакаири, — сообщила она, — но они мне сказали, что теперь я Лауринда. Так что я стала Лауриндой.
Она вспоминала повальную болезнь, которую описывал в своих письмах Фосетт:
— Бакаири просыпались от кашля и шли к реке очиститься, но это не помогало.
Спустя какое-то время Лауринда встала и побрела к выходу. Мы вышли вместе с ней и увидели вдалеке горы, на которые в свое время с таким же удивлением смотрел Джек.
— Эти трое пошли в том направлении, — сказала она. — Через те вершины. Говорили, что через те горы никогда не переходили белые люди, но эти трое сказали, что идут туда. Мы ждали, что они вернутся, но они так никогда и не пришли.
Я спросил, не слышала ли она о каких-нибудь городах, которые находятся по ту сторону гор и которые индейцы могли построить столетия назад. Она ответила, что ничего об этом не знает, но заявила, указывая на стены своего жилища, что ее предки рассказывали о домах бакаири, которые были куда больше и красивее.
— Они были из пальмовых листьев с деревьев бурити и были в два раза выше и такие прекрасные, — сказала она.
Вернулись несколько охотников, неся туши оленей, муравьедов и кабанов. На площади правительственный чиновник распорядился установить большой киноэкран. Мне сообщили, что сейчас будут показывать документальный фильм, объясняющий индейцам бакаири смысл праздничного ритуала в честь сбора урожая, который они собираются устраивать: этот ритуал является частью их мифа о сотворении мира. Там, где власти когда-то пытались лишить бакаири их традиций, они теперь стремятся сохранить их. Наша старуха наблюдала за происходящим со своего порога.
— Новое поколение по-прежнему проводит некоторые из старых церемоний, но они совсем не такие богатые и красивые, — заметила она. — Их не волнуют ремесла и пляски. Я пытаюсь рассказывать им старые сказки, но им это не интересно. Они не понимают, что в этом — самая наша суть.
Перед тем как мы распрощались, она вспомнила о Фосетте еще кое-что. Много лет, сказала она, другие люди приходят издалека, чтобы расспросить об этих пропавших путешественниках. Она воззрилась на меня, и ее узкие глаза распахнулись.
— Что такого сделали эти белые люди? — спросила она. — Почему это так важно для их племени — найти их?
Глава 22
Мертвым или живым
Мир ждал новостей. «Со дня на день может прийти телеграмма от мужа, извещающая, что он жив-здоров и возвращается», вместе с Джеком и Рэли, — так Нина Фосетт говорила репортеру в 1927-м, через два года после того, как поступили последние вести от экспедиции. Нине вторит Элси Раймел, которая часто с ней переписывалась: «Я твердо верю, что мой мальчик и те, с кем он идет, вернутся из этих диких мест».
Нина, жившая на Мадейре со своей шестнадцатилетней дочерью Джоан, заклинала Королевское географическое общество не терять веры в ее мужа и гордо демонстрировала всем одно из последних писем Джека, описывавшее его путешествие в дикий край. «Мне кажется, оно довольно интересное: первое путешествие двадцатидвухлетнего мальчика, увиденное его собственными глазами», — замечала она. Когда Джоан принимала участие в соревнованиях по плаванию в океане на длинную дистанцию, она сказала Нине: «Мама! Я чувствую, что должна добиться успеха, потому что если у меня это получится, то и у папы получится найти то, что он ищет, а если я проиграю — то и у них ничего не выйдет». К общему изумлению, она победила. Брайан, которому тогда было двадцать и который работал в перуанской железнодорожной компании, убеждал мать, что причин для беспокойства нет. «Отец добрался до цели, — писал он, — и пробудет там сколько возможно».
Однако к весне 1927 года об отряде все больше начинают тревожиться. Заголовок в одном из бюллетеней Североамериканского газетного объединения гласил: «Тревога за судьбу Фосетта нарастает». Появлялось множество гипотез о том, что могло случиться с путешественниками. «Может быть, их убили воинственные дикари, иные из которых — людоеды? — вопрошала одна газета. — Может быть, они сгинули на речных порогах… или умерли от голода в этом почти не дающем пропитания регионе?» Большую популярность приобрела версия о том, что исследователей взяло в заложники какое-то туземное племя — довольно распространенная практика. (Когда спустя несколько десятилетий бразильские власти впервые добрались до племени тукахамеи, они обнаружили полдюжины белых пленников.)
В сентябре 1927 года французский инженер Роже Куртвиль объявил, что, путешествуя близ истоков реки Парагвай, в штате Мату-Гросу, он обнаружил Фосетта и его спутников: те жили не как заложники, а как отшельники. «Путешественник околдован джунглями: Фосетт позабыл весь мир ради рая птиц, оленей и прочей дичи», — сообщала «Вашингтон пост». Хотя некоторые сочувствовали явному желанию Фосетта «сбежать из века механики… от промозглых платформ подземки, от сумрачных квартир», — по выражению редакционной статьи в одной американской газете, — другие обвиняли путешественника в том, что он проделал одну из самых грандиозных мистификаций в истории.
Брайан Фосетт, поспешивший встретиться с Куртвилем, счел, что тот «точно описал папу». Однако в каждом новом рассказе Куртвиль менял и сюжет своей истории, и написание собственной фамилии, поэтому Нина яростно бросилась на защиту репутации Фосетта. «Я вся кипела от негодования, когда честь моего мужа стали забрасывать грязью», — писала она, адресуясь к КГО, и замечала Куртвилю: «Ваша история разрослась и видоизменилась, в ней появилось что-то злобное и порочное. Но, благодарение Богу, я, как жена [Фосетта], вижу противоречия в опубликованных вами заявлениях». К тому времени, как она закончила свою кампанию против француза, почти никто уже не доверял ни ему, ни его россказням.
Однако сам вопрос никуда не делся: где же Фосетт и его юные спутники? Нина была убеждена, что муж жив: ведь он уже долгие годы путешествовал в джунглях и остался цел. Но, как и Элси Раймел, теперь она осознавала: с экспедицией наверняка случилось что-то скверное — скорее всего, путешественников похитили индейцы. «Невозможно сказать, как могли подействовать на мальчиков безнадежность и отчаяние», — говорила Нина.
Ее волнение усиливалось, и тут на пороге ее дома на Мадейре возник высокий, безупречно одетый человек. Это был давний соперник Фосетта — доктор Александр Гамильтон Райс. Он прибыл, чтобы утешить ее, и заверил ее в том, что, даже если экспедицию захватили в заложники, Фосетт найдет способ бежать. Если уж о ком не надо беспокоиться в джунглях, так это о вашем полковнике, заявил доктор Райс.
До сих пор Нина противилась отправке спасательного отряда, настойчиво подчеркивая, что Фосетт и ее сын скорее умрут, чем позволят другим погибнуть, но теперь ее паника все росла, и она спросила доктора, не желает ли он отправиться туда. «Нельзя было выбрать лучшего руководителя для такой экспедиции», — заметила она позже. Однако, к изумлению многих коллег, доктор Райс решил отойти от путешествий. Возможно, в пятьдесят лет он ощущал себя слишком старым для этого, особенно после того, как увидел, что произошло с его, казалось бы, неуязвимым конкурентом. Возможно, жена Раиса, потерявшая из-за несчастного случая первого мужа и сына, уговорила доктора не возвращаться в джунгли. А возможно, он просто чувствовал, что как путешественник достиг всего, чего мог достичь.
Между тем Королевское географическое общество провозгласило в 1927 году: «Мы находимся в постоянной готовности оказать помощь любой компетентной и вызывающей доверие» поисковой партии. Хотя общество и предупреждало, что если уж Фосетт «не сумел просочиться сквозь джунгли и выбраться наружу, то едва ли это сумеет кто-либо еще», организацию закидали письмами сотни желающих. Один из них писал: «Мне тридцать шесть лет. Почти абсолютно устойчив к малярии. Рост 5.11 без обуви, тверд, как гвоздь». Другой обещал: «Я готов пожертвовать всем, в том числе и своей жизнью».
Некоторые из добровольцев хотели бежать от домашней рутины. («Мы с женой… решили, что расставание на пару лет принесет нам обоим массу пользы».) Иные надеялись стяжать славу и богатство, подобно Генри Мортону Стэнли, отыскавшему Ливингстона полвека назад. Иных просто привлекала героическая природа этого предприятия: им хотелось увидеть, по выражению одного соискателя, «есть ли во мне задатки истинного человека — или я лишь глина». Юный уэльсец, предлагавший заодно и услуги своих друзей, писал: «По нашему мнению, в этом тихом приключении куда больше героизма, нежели, к примеру, во впечатляющем триумфе Линдберга[85]».