Читать интересную книгу Вариации на тему - Витауте Жилинскайте

— Значит, получается, что ты мой родитель, отец?

— Не говори глупостей! — рассердился я и, заключив ее в объятия, доказал, что если и стану кому-нибудь отцом, то лишь тому, кто явится плодом нашей любви. (В связи с этим хочу поблагодарить тебя, о богиня, за то, что, вдохнув жизнь в Галатею, ты наделила мое творенье и страстной натурой.)

Галатея оставалась задумчивой и тоскливо смотрела в потолок. Я нежно повернул к себе ее личико и спросил:

— Чего еще не хватает моему шедевру? Чего еще желает моя совершеннейшая? Может быть, она недовольна своим обликом? Может, я создал ее недостаточно прелестной? Говори же, будь откровенна со своим творцом и мужем!

Однако она продолжала молчать, невесело поигрывая подаренным мною резцом. Я не отставал, и наконец она робко заговорила:

— Мне тоже хотелось бы, о мой повелитель…

— Выкладывай все без колебаний!

— Хотелось бы и мне усовершенствовать некоторые твои черты.

Я вздрогнул от неожиданности, но, как и подобает царю, овладел собой и сдержанно осведомился:

— Какие же, к примеру?

— Уши! — Галатея внезапно оживилась. — Они у тебя такие большие, что напоминают лопухи, растущие на пустыре. — Сказав это, Галатея ухватила меня за ухо и взмахнула резцом. Еще мгновенье…

— Не смей! — как ошпаренный, отпрянул я.

— Как же так? — она с невинным видом вытаращила глаза. — Ты ведь долго и упорно совершенствовал меня, почему же я не могу отблагодарить тебя тем же? Признайся: будь у меня такие огромные лопухи вместо ушей, разве стал бы ты целовать их? Сам бы сказал, что они неэстетичны.

Признаюсь, Афродита, за такие речи я любого подданного распорядился бы посадить на кол — недаром меня прозвали Сердитым. Но тут… Как следовало мне поступить в этом случае, о богиня? Оставалось лишь запечатать ее очаровательные губки поцелуем.

— Баловница, — шептал я, лаская ее, — шалунья…

Она улыбнулась, одарив меня еще одним чудом красоты: двумя рядами жемчужных зубок. Однако на этот раз они вызвали у меня не только восхищение: я мысленно сравнил их с моими собственными и дал себе слово во имя эстетического идеала никогда не смеяться с открытым ртом.

А утром отправился к пруду и, оглядевшись по сторонам, не подсматривает ли кто, уставился, подобно Нарциссу, на собственное отражение. Хочешь не хочешь, а пришлось признать, что невидимая рука, лепившая мои уши, мягко выражаясь, не слишком утруждалась… Я старательно начесал волосы на уши, распушил бакенбарды — и так называемые лопухи уменьшились вдвое. Совершенствуемся!..

Благодарю тебя, о богиня, что ты не только вдохнула жизнь в мою Галатею, но наделила ее чувством прекрасного и стремлением к совершенству. За это ты получишь от меня еще одну корову с густо позолоченными рогами.

ИСПОВЕДЬ ВТОРАЯ

Вышли мы сегодня с Галатеей прогуляться по дворцовому парку. Не могу высказать словами, о Афродита, как в эти минуты я гордился своей женой, своим творением! Придворные, слуги, рабы, воины — все глаз с нее не спускали, шею себе свернуть были готовы, лишь бы получше рассмотреть, и у всех на лицах было написано одно: бесконечное восхищение, чуть ли не восторженный экстаз при виде моего ослепительного создания, красоты моей жены.

Гуляли мы с ней до тех пор, пока не очутились одни среди кустарников и цветов. Ухватил я было ее за талию, чтобы привлечь к своей груди, только она вдруг как закричит:

— Ах, какая прекрасная бабочка! Поймай мне ее, Пигмалион!

Поскольку она впервые обратилась ко мне по имени, я так разволновался, что бросился бы ловить даже пантеру. Гоняясь за бабочкой, я так усердствовал, что прыгнул прямо в куст шиповника и застрял в нем. Пока барахтался и освобождался от шипов, до меня доносился звонкий хохот Галатеи.

— Что случилось? — спросил я, выбравшись наконец из куста и упустив из виду бабочку.

— Ноги! Боже, какие ноги! — давилась от смеха Галатея.

— Ноги? — Я внимательно оглядел свои ноги, полагая, что в них впились колючки.

— Очень уж они неэстетичны, — объяснила Галатея.

— Не смей дерзить! — разгневался я.

— Но… но я снова не понимаю тебя, о мой повелитель, — опечалилась она, как и в прошлый раз. — Ты, человек, жаждущий совершенства, требующий от меня божественной гармонии, — как же можешь ты сам ковылять, подобно селезню, на таких коротышках? И какой неумеха изваял тебя?

Пока я мрачно молчал, она обошла вокруг меня, глазом опытного скульптора разглядывая мои ноги, и с искренней озабоченностью спросила:

— Милый, а нельзя ли как-нибудь вытянуть их хотя бы на вершок? Всего на один вершочек?.. Пусть и не достигнут они идеальных пропорций, но хоть не будут так смешны… А? Сообрази что-нибудь, придумай, удружи своей женушке!

Что я мог ответить, о богиня? Стоял дурак дураком, не зная, что делать: плакать, гневаться или обратить все в шутку. Между тем Галатея, совсем позабыв о бабочке (будь она проклята!), повернулась и направилась во дворец одна. Постояв немного, я поплелся следом, волоча свои, словно налитые свинцом, непропорциональные нижние конечности.

Вечером я вызвал придворного сапожника и повелел к утру сшить сапоги на высоченных каблуках. И когда на другой день в новой обуви явился в покои Галатеи, она даже руками всплеснула:

— Что я вижу?! О Пигмалион, еще немножко — и из тебя получится настоящее… как его… на букву «г»…

— Гармония? — радостно спросил я.

— Именно гармония!

За этот триумф я снова должен быть благодарен тебе, и только тебе, о прекрасная, добрая Афродита!

ИСПОВЕДЬ ТРЕТЬЯ

Ничего не утаю от тебя, великая богиня: начинаю жалеть, что в свое время разъяснил своей Галатее значение слов «эстетический», «гармония», «шедевр». И не разберешь теперь, о Афродита, кто из нас виноват — ты или я. Наша Галатея теперь только и знает, что требовать гармонии и совершенства — и не от кого-то там, а все от меня!

Сегодня пристала за пиршественным столом:

— Царь Пигмалион, почему ты так неэстетично пьешь вино — хлебаешь, брызги летят, по бороде течет?

Это слышали все гости, в том числе и брат правителя Тракии. Я готов был сквозь землю провалиться, но тут последовал новый взмах невидимого резца:

— Может, созвать ворон, чтоб склевали крошки с твоей бороды?

Тракийский вельможа, не удержавшись, прыснул, за ним и другие гости, а олухи, прислуживающие у стола, начали кусать губы — ну, это им дорого обойдется!.. Я сдержался, молча завершил трапезу, поднялся из-за стола и как можно величественнее, хотя мешали слишком высокие каблуки, удалился из зала.

Вскоре явилась Галатея. На ней лица не было. Поняла, видно, что перегнула палку. Своими нежными, пальчиками выбрала у меня из бороды крошки, стащила сапоги и даже поцеловала в лоб. И тут меня осенило: ведь она так требовательна ко мне только от любви, от бесконечной любви жаждет видеть меня совершенным, на всех остальных ей наплевать!.. Да, да! Галатея стремится к тому, чтобы наш союз был единством двух совершенных существ, и нет для нее ничего важнее! При этой мысли меня захлестнула горячая волна благодарности. О совершенная и совершеннейшая! Будь по-твоему! Требуй, требуй от меня того же, чего я добивался, создавая тебя, и я тоже буду твоим покорным творением, буду послушен так же, как ты была послушна моему резцу…

Поэтому в тот же вечер я повелел покрасить себе бороду. Чего доброго, о прекрасная Афродита, велю пригнать к твоему будущему празднику целое стадо коров и клянусь, рога у всех будут из чистого золота!

ИСПОВЕДЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Нынче взыскательная Галатея имела все основания быть особенно довольна мною, а ты, богиня красоты, и подавно. Я восседал на троне, красиво выпрямившись, аккуратно сдвинув колени, складки мантии торжественно ниспадали к подножию трона, борода была черной, как у молодого египтянина, и старательно расчесанной; ушей почти не было видно (к слову сказать, я велел вырвать все лопухи на примыкающих к дворцу пустырях), руки гордо скрещены на груди, лицо (кстати, я начал мыть его теплым ослиным молоком) — словно высечено из мрамора, а могучие плечи (я приказал подбить хитон жгутами из конопли) почти заслоняли широкую спинку трона… Величие и обаяние царя должен был (по контрасту) оттенять придворный сапожник, которому я приказал стоять рядом с троном. Его глаза, горевшие адским огнем на изъеденном оспой лице, так и шныряли по залу, являя противоположность моему кроткому, царственно-мудрому взгляду. Эстетический эффект должно было усиливать и то обстоятельство, что всех красивых и гармонично сложенных мужчин я под разными предлогами удалил (как и лопухи) из дворца и его окрестностей. Таким образом, милая богиня красоты, я восседал на троне, усовершенствовав не только самого себя, но и все, что меня окружало.