Читать интересную книгу Вариации на тему - Витауте Жилинскайте

Наконец наступил решающий день. В долину Сизифа съехались уже знакомые оркестранты, судьи, толпы болельщиков, полк корреспондентов. Взволнованный тренер шепчет на ухо своему подопечному последние наставления… Сизиф натирает порошком магнезии ладони… Делает глубокий вдох… Напрягает мускулы… Выстрел!

И снова серебряный кубок в его руках, листва лавра ласкает грудь, щекочет уши. И снова окрестности оглашаются криками: «Уникум!», «Фантастика!», «Великолепно!». А уж настоящий бальзам на душу — черное, как туча, лицо побежденного андского богатыря…

Однако теперь у Сизифа уже был горький опыт, он не позволил себе ни чрезмерно ликовать, ни почивать на лаврах. Он знал, что сотни камнетасков, как стая грифов, бросятся на штурм его рекорда, знал, что, если не хочешь быть побежденным, надо оставить позади тобою же покоренную высоту… И какое счастье, что абсолютной вершины нет, ибо то, что сегодня считается вершиной, завтра — лишь трамплин для нового взлета, и потому всегда-всегда…

Тут поток мыслей Сизифа был прерван звонким постукиванием палки о камень.

— Ну и замечтался же ты! — насмешливо произнес незнакомый юноша с козлиной бородкой и в широкополой шляпе.

Сизиф раздраженно нахмурился: кто смеет мешать тренировке Первой Мышцы Планеты? Не иначе, один из тех настырных писак-журналистов, которые проникали сквозь щели в скалах даже в долину Тартара.

— Я ведь уже говорил, — заученно затараторил Сизиф, — упорство, воля, ясная цель, любовь к горе и камню…

— Да ну?! — посетитель привстал на цыпочки от восхищения, и Сизиф лишь теперь заметил золотые крылышки на его сандалиях: да это же Гермес, вестник богов!

— Приветствую тебя, Сизиф, — поздоровался он.

— Здравствуй, — пробормотал Сизиф.

— Боги прислали меня сообщить, что твоя жалоба рассмотрена.

— Какая жалоба? — удивился Сизиф.

— Неужто забыл? — в свою очередь удивился Гермес. — Ты же умолял избавить тебя от камня и вернуть в Коринф.

— А… да, да… Было такое дело…

— Тогда слушай внимательно. Боги посовещались и решили помиловать тебя. Потаскал — и хватит. С этой минуты, — Гермес торжественно воздел руки к небу, — ты свободен!

Сизиф остолбенел.

— Свободен… — прошептал он наконец. — Свободен, — повторил погромче. — Свободен! — воскликнул, словно птица, расправляющая крылья для полета.

Заговорщицки подмигнув, Гермес уперся подошвой сандалии в камень и столкнул его вниз.

— Советую сматываться отсюда поскорее, пока боги не передумали, — дружески предупредил он Сизифа. — Знаешь ведь, что у Зевса семь пятниц на неделе; одна милка одно шепнет, другая — другое.

— Ладно, пойду, — заторопился Сизиф. — Только… куда?

— Как это куда? Ты же сам просился обратно в Коринф!

— Да-да, в Коринф…

Однако Сизифа словно пришпилили к земле. Медленным взглядом обвел он все вокруг: вот его гора, долина, его камень, тусклый далекий небосвод… В нише сверкают кубки, на суку качаются лавровые венки, возле пещеры висит выстиранная спортивная майка с номером «66»… И все это оставить? Отказаться от плодов вековечного труда, от принадлежащих тебе по праву триумфов, свернуть с дороги, ведущей к бесконечным вершинам, к победам, чтобы их присвоили себе другие? И бросить все это в тот момент, когда ты еще полон сил?..

— Что ж ты медлишь? Путь свободен…

А чем станет он заниматься, вернувшись в Коринф? Ловить рыбку, кататься верхом, чревоугодничать, лакать вино, болтать обо всем и ни о чем… И что дальше? Какой в этом смысл?

— Сизиф, оглох ты, что ли? Боги повелевают тебе: иди!

Боги повелевают… Знает он этих богов и их приказы! Ломаного обола они не стоят. И как раз теперь, когда ему, проклятому, удалось здесь, в царстве Аида, обрести себя, увенчаться лаврами, именно теперь боги повелевают: иди!.. Когда он постиг тончайшие тайны спортивной техники, в совершенстве освоил методику втаскивания, подчинил каждый мускул и каждый нерв единой цели, ему повелевают: иди!.. Выходит, все его муки напрасны? Быть может, в этот самый миг кто-то уже побил его рекорд, празднует победу… А если и нет, если его рекорд недосягаем, как снежная вершина, разве можно бросить его на произвол судьбы? Добровольно оставить покоренную высоту? Нет-нет, он обязан позаботиться, чтобы она никогда и никем не была взята…

— Вот что: останусь-ка я тут, — заявил Сизиф, подбоченясь, будто кто-то собирался силой выдворять его из царства теней.

— Как, как? — От удивления шляпа Гермеса съехала на затылок.

— А вот так! И передай своим богам, что никуда от своего камня и от своей горы я не уйду. Больно уж высок их Олимп, чего доброго, до них еще не дошло, что я — Первая Мышца. Полюбуйся! — и он указал в сторону чемпионской майки с номером «66».

— Вот оно что… — не поверил своим глазам Гермес. — Значит, ты и есть знаменитый Сизиф?! Слава о подвигах Сизифа давно достигла Олимпа, только… только никто не предполагал, что он и ты — одно лицо… Прости!

— Прощаю, — милостиво кивнул Сизиф.

— И повезло же мне — с самим Сизифом познакомился! Дай хоть потрогать твои бицепсы. Ого! Поскорее полечу назад, сообщу небожителям потрясающую сенсацию. Олимп с ума сойдет!

Раскрасневшийся, возбужденный Гермес поправил крылышки на пятках и, как ласточка, заскользил по воздуху. Сизиф проводил глазами его развевающийся плащ и спустился к своему камню. Ласково, словно доброго верного коня, огладил его.

— Ну вот, — шепнул, — слава о нас уже бродит по резиденциям богов… Увидишь, в один прекрасный день они явятся сюда поглазеть, как мы берем очередную высоту… И у нас будет что им показать, не правда ли?

Однако пережитое потрясение улеглось не сразу. Прежде чем отправиться спать, Сизиф вкатил камень в пещеру: мало ли что может прийти в голову этим завистливым олимпийцам? Возьмут да и стибрят потихоньку камешек, когда Гермес сообщит им, какой славой и неодолимой силой наделил он Сизифа. Или сровняют с землей гору, чтобы некуда было его вкатывать… Сизифа даже пот прошиб. Эх, боги, боги, хлестали бы вы свой нектар да заботились о своих привилегиях и славе, а его оставили бы в покое, не мешали брать вершину за вершиной… А если, тут Сизиф мятежно сжал кулаки, если они начнут мешать, тогда он не посмотрит на то, что они небожители… пусть ему будет хуже, но и им несладко придется…

Лишь под утро, обняв одной рукой камень, Сизиф наконец забылся живительным сном, чтобы, поднявшись, вновь вступить в нескончаемое единоборство с гранитной глыбой…

Наверно, привиделось ему что-то приятное, потому что он блаженно улыбался во сне. И не видел, не мог видеть, как боги, приоткрыв своды царства теней, смотрят на него со своих олимпийских высот, смотрят, как на неразумное дитя, заснувшее с игрушкой в руке, и тоже улыбаются — только с иронией и бесконечно довольные собой.

СЕМЬ ИСПОВЕДЕЙ ПИГМАЛИОНА

ИСПОВЕДЬ ПЕРВАЯ

Сегодня, о Афродита, я подарил Галатее резец, тот самый, которым изваял ее из слоновой кости. При этом я рассказал ей, сколько терпения, труда и любви пришлось затратить, чтобы извлечь из бесчувственной кости каждую черточку ее лица, каждую линию тела, каждое мгновение застывшего движения, всю ее — дочь морской нимфы. Рассказал, как вскакивал по ночам и босиком бежал в мастерскую, чтобы новым прикосновением резца сделать совершеннее то, что, казалось, и без того было уже совершенным. Как, высекая ее губы, целовал их в поисках самого очаровательного изгиба, как ласкал плечи, чтобы они словно выныривали из морской пены, как согревал ладонями нежные ушки, чью удивительную форму заимствовал у затейливых раковин. И лишь тогда, сказал я ей, своей Галатее, лишь тогда, когда почувствовал, что образ ее доведен до божественной гармонии, до вершин эстетического идеала, до шедевра, — лишь тогда решился я просить тебя, о богиня, любви и красоты, покровительница моего Кипра, чтобы ты вдохнула жизнь в это создание. Я рассказал, как принес тебе в жертву корову с самыми длинными рогами, которые распорядился щедро позолотить.

Галатея слушала меня с любопытством, и лицо у нее было при этом подобно лицам детей, когда они слушают россказни о том, как родители нашли их в капусте. Галатея даже осведомилась, что означают слова «гармония», «эстетический», «шедевр», и в конце концов сделала вывод:

— Значит, получается, что ты мой родитель, отец?

— Не говори глупостей! — рассердился я и, заключив ее в объятия, доказал, что если и стану кому-нибудь отцом, то лишь тому, кто явится плодом нашей любви. (В связи с этим хочу поблагодарить тебя, о богиня, за то, что, вдохнув жизнь в Галатею, ты наделила мое творенье и страстной натурой.)

Галатея оставалась задумчивой и тоскливо смотрела в потолок. Я нежно повернул к себе ее личико и спросил: