Читать интересную книгу Рассказы и стихи (Публикации 2011 – 2013 годов) - Ион Деген

Из штатных двадцати пяти курсантов.

Судьбу пятнадцати не точно знаю.

Ведь о потерях ложь - в архивах кредо.

Во взводе было девять Николаев,

Но лишь один отпраздновал победу.

                       13.06.2012 г.

Попытка рассказать правду о войне. В этом рассказе не придумана ни одна буква. Никакой беллетристики. Осознаю, что правда субъективна. Может быть, гвардии майор Дорош мог бы оспорить мою правду, основанную на увиденных мною документах представлений к наградам. Что уж говорить о документах, которых не видел? Только слышал, как представлял меня командующий Третьим Белорусским фронтом генерал армии Черняховский. А затем, получив очередной большой орден, решил, что он и есть вместо того, на что был представлен. И вдруг 8 сентября 1948 года московское радио, назвав меня, прибавило к моему имени награду, к которой представил меня генерал армии Черняховский. Оказалось, что даже московское радио может ошибиться. Не получил я этой награды. В последний раз следы её появились в Киевском облвоенкомате в мае 1965 года, к двадцатилетию со Дня Победы.

Закончен бессвязный бессюжетный и, вероятно, бестолковый рассказ, словно внуку и его друзьям за рюмкой водки пытаюсь поведать хоть какую-то частицу правды о войне, о которой у них весьма смутное и очень далеко не всегда правильное представление.

Непроста эта правда о войне. А ведь я коснулся только одной маленькой темы, имеющей отношение к этой правде. Истина ли она в последней инстанции?

Нет ли даже в ней только крупицы правды?

Не знаю. Простите.

29.06.2012 г.

Необъяснимое

Я крепче становлюсь в неверии,

Что одолеет всё наука,

Когда на берегу Материи

Стою у океана Духа.

Юрий Солодкин.

Когда я впервые задумался об этом? Нет, не могу точно ответить. Определённо, не тогда, когда впервые прочитал лермонтовский «Маскарад». Даже не тогда, когда был очарован сонатой для клавесина и скрипки Моцарта. Почему возникновение этой мысли пытаюсь привязать именно к названным шедеврам? Не помню, тут ли, сразу же после прочтения «Маскарада», я узнал, что Лермонтов написал его в девятнадцатилетнем возрасте. Не помню, тут ли, прослушав сонату, узнал, что Моцарт написал её в шесть лет. Не помню. И только увидев фреску Эль Греко в церкви Санта Мария Бланка в Толедо, на которой облака были такими, какими их можно увидеть с борта летящего над ними реактивного самолёта, а не с земли, подумал о некоторых странностях творчества гениев. Это было начало.

Объясните, мог ли Эль Греко видеть облака такими, какими он их изобразил? Пушкин написал поэму «Руслан и Людмила», когда ему было девятнадцать лет. Это ещё можно понять. Гений! Но откуда у Лермонтова, девятнадцатилетнего юноши, пусть тысячу раз гения, знание жизни такое, как у героев «Маскарада»? Семнадцатилетний Моцарт гениальный музыкант с невероятной техникой пианиста. Это понятно. Пусть в этом возрасте гениальный композитор уже написал массу мелких композиций. Это с трудом я ещё могу понять. Но в таком возрасте четыре оперы, тринадцать симфоний, двадцать четыре сонаты? Нет, этого понять нельзя, если пользоваться обычными наблюдаемыми земными категориями.

Как появились гениальные научные открытия? Что мы об этом знаем? И знаем ли вообще, если не из рассказов самих учёных? У историков науки подобные сведения можно обнаружить крайне редко. Историки науки… К работам историков, в частности, советским, российским, отношусь не без осторожности. Но к историкам науки, после того как познакомился с некоторыми работами историков науки, профессорами престижных американских университетов, кроме презрения, не испытываю других чувств. Так как же появляются гениальные открытия?

Предвижу реакцию на то, что сейчас пишу. У меня уже есть соответствующий опыт. В «Заметках по еврейской истории» был опубликован мой рассказ «Талмуд». В нём не было ничего придуманного. Среди нескольких отзывов был и такой:

«Недавно на семинаре в Кфар Сабе я слышал выступление Ионы Дегена и был им совершенно очарован. Поэтому я и стал читать эту его публикацию.

…Зачем это всё написано? Чтобы понравиться Ионе Мецгеру или Овадье Йосефу (Два видных раввина - Д.) и внести ещё и свой вклад в то навязчивое и постоянное религиозное зомбирование людей, которым и так переполнены русскоязычные средства массовой информации?

А что касается того, что в торе и талмуде есть ответы на все вопросы, то мы это уже проходили: нас учили, что они в "трудах классиков марксизма". Остаётся только ввести тору и талмуд в программу обязательных курсов на медицинских факультетах израильских университетов».

Этот отзыв меня не удивил. Мне отлично известна психология советских атеистов. Я тоже был им. До тридцати одного года. Подчёркиваю – советских атеистов, адептов религии Атеизм. Потому что атеизм – это религия, отвергающая существование Творца. Отвергающая без всяких доказательств. Но именно верующего они обвиняют в слепой вере в недоказуемое. Они неправы. Верующий человек, к сожалению, не религиозный, то есть, не соблюдающий ВСЕХ 613 мицвот, я могу на основании данных современной науки достоверно показать им присутствие Творца, без Которого существование по меньшей мере органического мира не возможно. У меня нет представления, Кто или Что такое Творец. Я знаю, что это не дед с бородой, изображённый на миллионах христианских икон. Мне ближе всего высказывание Эйнштейна о Творце, установившим и поддерживающим порядок во Вселенной.

Но рассказ начну с пустячка, случившегося со мной ещё в пору, когда я был железобетонным атеистом. В 1946 году я написал коротенький рассказ «Придурок». С тех пор коротенькие рассказы у меня появляются и сейчас. В 1996 году был опубликован сборник таких рассказов – «Голограммы». «Совпадение?» один из рассказов этого сборника. Вот он.

СОВПАДЕНИЕ?

В тот день вместо подготовки к гистологии я вдохновенно сочинял очередную главу повести. Потом друзья скажут, что это самое лучшее из всего написанного мною. А еще через тридцать лет единственный экземпляр рукописи будет безвозвратно утерян. Но в тот день я писал, как две славных девушки, Аля и Тася, посетили в госпитале раненого паренька.

Почему Аля и Тася? Не знаю. Так написалось. Вообще в тот день я едва успевал записывать фразы, которые сами по себе вырывались из души.

Еще не совсем пришедший в себя, я направился в сквер недалеко от дома и пристроился на скамейке рядом с пожилой супружеской парой. Старики ушли. Их место заняли две симпатичных девушки. Познакомились. Студентки педагогического института.

Потрясенный, я сорвался и принес только что законченную главу. Нет, у меня не было привычки читать незавершенных произведений, да еще незнакомым людям. Но как Аля и Тася могли поверить в то, что именно их именами я назвал придуманных героинь моей повести?

В этом рассказе нет и намёка на вымысел. Всё было именно так, как написано. Вот только, когда я писал этот рассказ, не придал особого значения фразе «Вообще в тот день я едва успевал записывать фразы, которые сами по себе вырывались из души». Теперь именно ради этой фразы процитировал рассказ. Ту главу я не сочинял. Кто-то диктовал её, а я должен был успеть записать.

Мне кажется, что нечто подобное случалось у меня, когда появлялись некоторые стихи. Но я не могу убедить в этом даже себя. Пожалуй, один случай кажется мне вполне вероятным. Это когда летом 1945 года я читал свои фронтовые стихи в московском Доме литераторов. Как меня топтали! И вот где-то под конец бичевавшего и непонятного мне разноса у меня написалось стихотворение «Товарищам фронтовым поэтам». Сколько времени необходимо для того, чтобы под диктовку записать четыре четверостишия? Да ещё при том, что прислушиваешься к тому, что о тебе говорят. Но ведь стихотворение это существует. Я прочёл его там же вместо заключительного слова. Кто продиктовал мне это стихотворение? Возможно ли написать его с такой скоростью, да ещё в такой обстановке?

Это всё, как я уже сказал малоубедительные пустячки. Но есть в моей биографии три события, которые, если не привлечь трансцендентальное, вообще не поддаются объяснению. Именно о них я собирался рассказать. Одно из этих событий выпадает, так как наш сын уверил меня в том, что ему есть логическое объяснение. Меня он не убедил. Но если есть хоть тень сомнения, не буду настаивать.

Итак. 21 января 1945 года командир батальона отдал мне приказ на атаку. Атака без артиллерийской подготовки, без поддержки пехоты. И это в Восточной Пруссии, где у немцев была невероятная оборона. Рота моя состояла из шести танков Т-34, двух танков ИС и четырёх 152-миллиметровых самоходных орудий. То есть не рота, а неизвестно что. Я отдал приказ на атаку. Рота с ревущими дизелями не сдвинулась с места. Ретроактивно можно в какой-то мере попытаться оправдать неподчинившихся танкистов. Девятый день наступления без минуты отдыха. Колоссальные потери. Страх, который в таких условиях трудно преодолеть. Но ведь приказ. Решил, что есть только один выход из положения. Личный пример. Скомандовал: «Делай как я!» и поехал, уверенный в том, что машины пойдут за мной. Не пошли. Мне уже некогда было думать о роте. Перемахнули через первую немецкую траншею. Всё внимание на второй, откуда по нам открыли огонь. А на корме у меня шесть десантников со станковым пулемётом. Должен уточнить, это очень важно. За боем наблюдал в перископ из командирской башенки. Поле зрения очень ограничено. В этот момент видел только то, что впереди танка. Только. И вдруг, повторяю, не видя ничего, кроме траншеи впереди себя, чуть ли не в панике закричал: «Башню вправо!» и тут же «Бронебойный!». У меня был отличный экипаж. Башня немедленно повернулась вправо и звякнул клин затвора орудия. Я успел увидеть немецкий танк. И ещё успел подумать, что это - наш выстрел, или в казённике своей же пушки разорвался наш снаряд?