Экипажи Рудя и Муратова под облаками на высоте сто пятьдесят метров вышли на железнодорожную станцию Миллерово и не обнаружили на ней ни эшелона, ни танков. Чтобы не подорваться на собственных бомбах, они ушли за облака и нанесли удары по запасным целям. Экипаж Ширана нанес удар по железнодорожному эшелону на станции Чертково, а экипаж Аввакумова — по станции Глубокой.
При возвращении летчик Муратов, оценив, что весь район закрыт сплошным туманом, обнаружил частично открытый аэродром истребителей Ендовский и произвел на нем посадку. Рудь долго искал, куда бы приткнуть самолет, и произвел посадку на открытую от тумана улицу поселка Абрамовка в тридцати пяти километрах западнее Новохоперска. Аввакумов, отчаявшись найти аэродром и израсходовав все горючее, посадил самолет в тумане на фюзеляж в поле, в пяти километрах от станции Байчурово.
Исключительную находчивость, смелость и летное мастерство в этих условиях проявил командир звена Ширан. Он с помощью радиокомпаса вышел на приводную радиостанцию нашего аэродрома, связался с командным пунктом по радио и передал, что будет садиться на аэродром в тумане. Одновременно он попросил от места посадочного знака периодически подавать ракеты вверх. Ракеты на излете простреливали слой тумана и служили ориентиром для захода на посадку.
И вот я на старте выстреливаю вместе со стартером через десять-пятнадцать секунд ракеты вверх и держу в готовности санитарку и полуторку с мотористами, вооруженными огнетушителями. Напряженно вглядываясь в пелену тумана, я понимаю, что туман — это стихия, пока не подвластная человеку, и только в глубине сознания теплится надежда, что находчивость, выдержка и высокий класс техники пилотирования позволят Ширану найти выход из этого отчаянного положения. Вскоре из тумана выскочил самолет Ширана, приземлился, немного пролетев посадочный знак, и снова скрылся в тумане. Даже для бывалого летчика это было почти невероятно.
Когда Ширан докладывал мне о выполнении боевой задачи, я спросил его:
— А как же вы определили так точно направление захода на посадку?
— По панфиловскому элеватору. Верхушка и крыша элеватора торчат над пеленой тумана, а заход на посадку у нас всегда через этот элеватор. Вот я и сообразил, — ответил, улыбаясь, Ширан.
На другой день, загрузив самолет Пе-2 моторными чехлами и лампой подогрева и захватив техника Крысина, я полетел в Абрамовку выручать экипаж Рудя и его самолет.
В Абрамовке я нашел самолет на улице между двумя колодцами с высокими журавлями. Осмотрев окрестности населенного пункта и улицу, я понял, что взлететь можно только с улицы. Приказав спилить один колодезный журавль, разобрать выступающий над землей сруб и заделать отверстие колодца шпалами, я назначил вылет на следующее утро.
Утром Крысин подогрел моторы лампой подогрева, но не опробовал их, так как бензина в баках оставалось очень мало. Я сел в кабину и начал готовиться к запуску моторов, а Крысин с экипажем Рудя начали грузить в бомбоотсек моторные чехлы.
Вдруг весь самолет охватило пламенем. Сбросив парашют и схватив бортовой огнетушитель, я спрыгнул перед самолетом на землю.
— Что случилось? — кричу Крысину.
— При погрузке чехлов сорвали контровку и открыли сливной бензокран. Бензин хлынул на горячую лампу подогрева и вспыхнул.
— Немедленно закрой кран, — приказал я Крысину.
Крысин, закрыв левым рукавом лицо, бросился в пылающие бомболюки, а я, направив струю огнетушителя ему под ноги, начал сбивать пламя. Крысину удалось закрыть сливной кран, и он выскочил из бомболюков в горящей одежде. Стрелки начали катать его в снегу и потушили одежду. С помощью бортового огнетушителя мне удалось наполовину уменьшить бушевавшее пламя, но зарядка огнетушителя кончалась, а лужа бензина под самолетом полыхала. Тут мне на помощь пришел Рудь. Он сквозь огонь пробрался в кабину стрелков-радистов и принес второй бортовой огнетушитель. С помощью второго огнетушителя пламя под самолетом удалось потушить. Но пожар не кончился. Разогретые пламенем центропланные бензобаки гудели, как чайники на плите, грозя вот-вот взорваться. От раскаленных стенок фюзеляжа начала тлеть и гореть противошумовая ватная обшивка внутри фюзеляжа, постоянно угрожая вызвать новую вспышку интенсивного пожара. Приказав всем лезть в фюзеляж и тушить тлеющую ватную обшивку, я остался снаружи следить, чтобы не вспыхнул снова бензин под самолетом.
Только к вечеру нам удалось ликвидировать все очаги тлеющей ватной обшивки внутри фюзеляжа.
На следующее утро, взлетев с улицы в Абрамовке на почерневшем от пожара самолете, мы благополучно возвратились на аэродром Панфилово.
Перед вечером, когда была снята боевая готовность и летный состав пошел отдыхать, ко мне обратился штурман звена лейтенант Ильин и попросил перевести его из экипажа старшего лейтенанта Ширана в любой другой экипаж. Эта просьба была для меня неожиданной, так как Ширан заслуженно пользовался репутацией одного из лучших летчиков.
— Чем вы мотивируете вашу просьбу? — спросил я у Ильина.
— Ничем, я только очень вас прошу, — ответил он.
Сказав Ильину, что подумаю о его просьбе, я при первой же возможности спросил Ширана, почему его штурман просится в другой экипаж. Ширан ответил, что не знает.
— А у вас есть какие-нибудь претензии к Ильину?
— Никаких, — ответил Ширан.
Рассказав о просьбе Ильина комиссару эскадрильи Калашникову, я попросил его выяснить причину этой размолвки и попытаться сохранить хороший экипаж Ширана.
Калашников начал расследование, и вскоре причины выяснились. Механик по вооружению сообщил, что почти после каждого вылета на разведку на самолете командира звена Ширана ему приходится заряжать новый боекомплект для передних и задних крупнокалиберных пулеметов.
На вопрос, куда расходуется боекомплект патронов, стрелок-радист Ганин сначала не хотел отвечать, а потом рассказал следующее. Во всех боевых вылетах на разведку и удары по различным объектам, выполняемых одиночно, Ширан сначала полностью выполнял полученное боевое задание, а потом летел к аэродрому Морозовск, на котором базировались немецкие истребители. Ширан штурмовал самолеты противника на аэродроме из передних пулеметов, а стрелкам приказывал обстреливать зенитные точки и самолеты на этом же аэродроме. После атаки аэродрома Ширан уходил от истребителей противника в облака или на бреющем полете.
Из-за этих атак штурман Ильин ругался с Шираном, обвиняя его в самовольстве.
Ильин говорил:
— Командир, не проявляй храбрость, опасную для всего экипажа.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});