– Нет, – решает наконец Даша, вспоминая последние наставления матери. – Я пойду в Александрову.
– Неужто?! – Руфина не может поверить такой дерзости. – Гляди, попадешь на глаза царю, а он, раз увидев, уже не забывает. Узнает тебя, беглую, – пропало!
Но Даша упрямо стоит на своем и доказывает старухе, что, не откопав материного клада со своим приданым, в миру не проживет. Можно просить подаяния, но долго ли этим продержишься, без крова, без помощи, да еще с младенцем на подходе? Пройти в слободу, минуя заставы, нелегко, достать сундук со двора еще труднее, но Даша знает, что иного пути для нее нет – разве что головой в петлю.
Она бежит в одну из черных, глухих октябрьских ночей, когда злой ветер щиплет лучину из деревянной кровли монастыря и воет под окнами келий, как одичавший пес. Руфина помогает ей одеться и выводит на огород известными ей ходами и тропками. Монастырская ограда во многих местах плоха, и девушка легко проскальзывает в один из проломов. Еще миг – и она исчезает в ревущей осенней тьме, где не видно ни единого огня. Руфина крестит темноту и ждет еще немного у пролома, словно опасаясь, не вернется ли беглянка, не струсит ли. Но Даши нет – ее, как палый лист, унесла, закружила непроглядная черная ночь. Монахиня возвращается в келью незамеченной, ложится и притворяется спящей. Наутро, когда спохватываются и начинают искать инокиню Дориду, первым делом бегут к колодцу – многие сестры вспоминают, что в последние дни та нехорошо задумывалась и была сама не своя. Но тела в колодце нет, и к вечеру приходится доложить игуменье, что инокиня Дорида, в миру Дарья Никитишна Фуникова-Курцова, сбежала. Руфина, соседка по келье, целует святой крест на том, что спала прошлой ночью крепко, «аки дурманом опоенная», и ничего не слыхала. Старуха качает головой, поджимает увядшие морщинистые губы и предполагает, что ее соседка убежала за ограду, на материну могилу, поплакать, а теперь боится вернуться. Ищут и на маленьком «опальном» кладбище за церковной оградой, где хоронят умерших в монастыре ссыльных, и находят бесспорную улику – Дашин серебряный нательный крест, который многие узнают. Он висит на покосившемся столбике, отметившем могилу казначейши. Креста над ее могилой не поставили – побоялись, зная, что царь Иван преследует изменников и за гробом. Крестик жалобно позванивает, раскачиваясь на порывистом ветру, ударяясь о столб, словно пытаясь достучаться до мертвой. Становится ясно, что беглянка успела попрощаться с могилой матери, а значит, не была похищена, ушла по своей доброй воле. Игуменья сама снимает серебряный крестик и, обуреваемая нелегкими размышлениями, возвращается в свою келью. Ей полагается доложить о побеге как духовным властям, так и светским, но она медлит, предчувствуя грозу, укоряет себя за то, что посчитала Дарью Фуникову робкой, пришибленной бедой девчонкой, что не приставила к ней соглядатая надежнее, чем дряхлая старуха. Звон ко всенощной застает ее не за молитвой, а за размышлениями, причем вовсе не духовного характера. Грузно опираясь на резные подлокотники деревянного кресла, она поднимается и медленно, величественно идет в церковь. Ее опухшее белое лицо непроницаемо, тонкие губы постно сжаты в нитку, глаза скорбно опущены. Игуменья принимает про себя нелегкое решение – с докладом высшим властям повременить.
Глава 9
Уснуть ему не удалось – выспался днем. Повалявшись немного, Дима встал и полночи просидел на кухне, прихлебывая чай и перелистывая записную книжку в надежде найти что-нибудь интересное. К пяти утра он знал все имена наперечет, и ни одно не было ему знакомо.
«Вообще-то, странно. – Он спрятал книжку в один из кухонных выдвижных ящиков – Люда хранила там оплаченные счета за квартиру, свет и газ. – Хоть кого-то я должен бы знать… Или она с тех пор целиком сменила круг знакомств? В самом деле, что я знаю о ее друзьях?» Живя с Людой он, конечно, слышал от нее имена коллег, но что-то конкретное знал лишь о Марфе. Пожалуй, только подруга и была чем-то ярким в ее рассказах, все остальные лица сливались в одно серое пятно. Бельского в записной книжке не было, как и вообще никаких упоминаний о родном городе. Ни одного подмосковного адреса или телефона! Книжка была общей, семейной, но совершенно ничего не говорила о Люде, зато ясно вырисовывался портрет ее мужа – человека пунктуального и работящего. Его аккуратным мелким почерком туда были внесены расписание работы кафедры, списки научной литературы, телефоны коллег… Судя по этим записям, супруги и в самом деле вели на редкость упорядоченную жизнь, а все их знакомства были связаны с работой.
«Как и у нас с нею… Тихий, спокойный быт, похожий на сон… Только вот окончился он кошмаром».
Дима заглянул в спальню – уже не первый раз за ночь. Марфа спала в той же позе, в какой сморил ее сон – ничком, едва касаясь головой края подушки. Так спят только очень уставшие люди, у которых нет сил даже взглянуть, в какую постель они ложатся. В красноватом свете ночника он видел ее профиль, различал еле приметное дрожание густых ресниц, которые казались сплошной темной линией, проведенной под опущенными веками. Марфа вздохнула глубже, в углу ее рта надулся и со смешным липким треском лопнул пузырек слюны. В этом было что-то трогательное и детское, и Диме очень захотелось ее поцеловать – именно туда, в уголок губ. Он подошел тихо и еле коснулся спящей женщины, но она вдруг содрогнулась и широко открыла глаза, в которых плескался бессмысленный ужас.
– Что?! – хриплым, чужим голосом выкрикнула она, пытаясь сесть. Дима схватил ее за плечи, слегка встряхнул, пытаясь привести в себя, но женщина продолжала смотреть на него со слепым, паническим страхом, словно не узнавая.
– Тебе снился кошмар? Это я, успокойся! – Он снова потряс ее за плечи, а не добившись результата, слегка отшлепал по щекам. Марфа хрипло, глубоко вздохнула, и ее глаза приобрели наконец осмысленное выражение.
– Как сердце колотится! – задыхаясь, проговорила она. – Который час?
– Половина шестого. Прости, я не знал, что так напугаю тебя… Хотел только поцеловать. – И Дима исполнил свое намерение, прижав к себе ослабевшую со сна, все еще вздрагивавшую женщину. Та не ответила на его поцелуй, хотя и не сопротивлялась, и когда Дима ее целовал, смотрела куда-то в угол, будто ожидая там увидеть персонажей из своего кошмара. Он заметил этот взгляд, оторвавшись от нее.
– Ты все еще там! Что тебе снилось, помнишь?
– Да, к сожалению! – Она провела рукой по лбу, словно пытаясь стереть остатки сна. – Ох, как все было реально! Так неприятно! Я до сих пор одной ногой там, ты прав… Мне снилась лестница, ведущая в подземелье… То есть подземелье и было этой самой лестницей, сплошной лестницей. Там должно было быть темно, но откуда-то брался свет – такой странный, темно-желтый. Я спускалась все ниже, и мне становилось все труднее дышать. Потом у меня появилось чувство, что я там не одна. Впереди кто-то тоже спускался по этой лестнице… Мне бы обрадоваться, что нашлась компания, правда? А я дико испугалась, что могу его увидеть, что он тоже почувствует мое присутствие и станет искать меня. Стоило об этом подумать, как меня стало тошнить от страха, от… Омерзения, так вернее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});