близко не смог успокоить непрерывное коварство своего разума, ищущее, как бы впечатлить других, вместо того чтобы достичь покоя и отдать должное истинной внутренней сущности. (Конечно, чего он, похоже, не прозрел, – так это что в реальности у меня, похоже, не было никакой истинной внутренней сущности, и чем сильнее я старался быть неподдельным, тем более пустым и фальшивым в итоге себя чувствовал, о чем я никому не рассказывал до попытки психоанализа с доктором Густафсоном.) Во сне я был в городском парке в Авроре, рядом с памятником танку «Першинг» у башни с часами, и вырезал во сне огромнейшую мраморную или гранитную статую себя с помощью большого железного долота и кувалды размером с такую, которой надо бить на карнавалах, чтобы на здоровой термометровой штуковине зазвенел звонок, и когда статуя в итоге закончена, я ставлю ее на большую эстраду или помост и трачу все время, полируя ее, отгоняя птиц, чтобы они не садились и не делали на ней свои дела, убирая мусор и вычесывая траву вокруг помоста. И так во сне передо мной проносится вся жизнь, солнце и луна снова и снова мотаются по небу туда-сюда, как дворники на автомобиле, и я как будто не сплю, не ем и не принимаю душ (сон проходил во времени сна в противоположность времени пробуждения, то есть хронологическому), то есть я обречен всю жизнь быть лишь хранителем статуи. Я не говорю, что это тонко или сложно для расшифровки. Мимо проходили все, от Ферн, мастера Гурприта, анорексичной девушки с собственной скамейкой и Джинджер Мэнли до парней из фирмы и некоторых представителей СМИ, у кого мы покупали эфирное время (я тогда еще работал медиабайером), кое-кто по нескольку раз – в один момент Мелисса Беттс и ее новый жених даже расстелили плед и устроили в тени статуи как бы небольшой пикник, – но никто из них на меня даже не взглянул и слова не сказал. Очевидно, это был очередной сон о фальшивости, как тот, где я, предположительно, известная поп-звезда на сцене, но все, что делаю, – пою под фонограмму старых пластинок Mamas and Papas, оставшихся от моих приемных родителей, которые проигрывает патефон у сцены, и кто-то, на чьем лице я никак не могу сосредоточиться, постоянно подносит руку к пластинке, будто хочет ее промотать или поцарапать, и от этого сна у меня были мурашки по телу. Эти сны очевидны – предупреждения от подсознания, что я поверхностный и фальшивый, и только вопрос времени, когда моему спектаклю придет конец. Еще одной драгоценной реликвией мачехи были серебряные карманные часы ее дедушки по материнской линии с фразой на латыни RESPICE FINEM, выгравированной на внутренней стороне крышки. Только когда она умерла и отчим сказал, что она хотела оставить их мне, я додумался посмотреть перевод, после чего у меня снова побежали мурашки по коже, как в случае с сертификатом мастера Гурприта. Большая часть кошмарности сна о статуе была связана с тем, как солнце болталось по небу туда-сюда, как на качелях, и скоростью, с которой там, в парке, пролетала вся моя жизнь. Также очевидно, что подсознание просвещало меня относительно того, что все это время инструктор по медитации видел меня насквозь, от чего мне было слишком стыдно даже сходить забрать плату за курс «Углубления практики», куда я ни за что не мог прийти, хоть и фантазировал одновременно с этим, как мастер Гурприт станет моим ментором или гуру и при помощи всевозможных непостижимых восточных техник покажет, как домедитировать до истинного «я»…
…И т. д., и т. п. Избавлю тебя от новых примеров – скажем, избавлю от буквально бесчисленных примеров фальши с девушками – с дамами, как они любят себя называть, – почти во всех любовных отношениях, которые у меня были, или почти невероятного количества фальши и расчета, вложенных в карьеру, – не просто в плане манипуляции потребителем и манипуляции клиентом, чтобы он поверил, будто идеи твоего агентства самые лучшие для манипуляции потребителем, но и в самой внутриофисной политике: например, предугадать, во что твои начальники хотят верить (в том числе их веру в то, что они умнее тебя и что поэтому они твои начальники), и затем предоставить то, что они хотят, но при этом так тонко, чтобы тебя посчитали не подхалимом или подпевалой (кого, как они верят, им не хочется видеть в подчинении), а реалистичным и независимым работником, который время от времени отдает должное интеллекту и творческой огневой мощи своих начальников, и т. д. Все агентство было одним сплошным балетом фальши и манипуляции представлением людей о твоей способности манипулировать представлениями – настоящий зал зеркал. И я был в этом хорош, помни, я там процветал.
Доктор Густафсон так часто трогал и поглаживал усы, что было ясно: он этого не осознавал и, по сути, подсознательно успокаивал себя, что они еще на месте. Не самый тонкий показатель неуверенности в себе, ведь волосы на лице известны как вторичные половые признаки, то есть на самом деле он подсознательно себя успокаивал, что на месте именно они, если ты меня понимаешь. Вот почему я на самом деле не удивился, когда он захотел, чтобы общее направление психоанализа включало проблемы маскулинности и то, как я понимаю свою маскулинность (иными словами, мое «мужское достоинство»). Еще это все объясняло: от картин на стене с потерянной ползущей женщиной и двумя предметами, похожими на деформированные тестикулы, до небольших африканских или индийских барабанов и фигурок с (иногда) преувеличенными сексуальными признаками на полке над его столом, плюс трубку, необязательно большой размер обручального кольца, какой-то даже нарочитый мальчишеский беспорядок в самом кабинете. Было в целом очевидно, что доктор Густафсон подсознательно пытался спрятать и успокоить себя насчет серьезных сексуальных комплексов и, возможно, даже неопределенностей гомосексуального характера, и одним из очевидных способов было проецировать свои комплексы на пациентов и заставлять их верить, что культура Америки с раннего возраста промывает мужчинам мозги с уникальной жестокостью и отчуждением всевозможными вредными убеждениями и суевериями о том, что значит быть так называемым настоящим мужчиной, такими, как «соревновательность, а не сотрудничество», «победа любой ценой», доминирование над другими благодаря воле или интеллекту, привычками демонстрировать силу, не показывать настоящие эмоции, зависеть от мнения других о твоей мужественности, чтобы убедить в ней себя, видеть собственную ценность лишь с точки зрения достижений, быть одержимым карьерой или доходом, чувствовать, будто тебя постоянно судят или видят, и т. д. Этот момент в психоанализе наступил поздно, после, кажется, бесконечного периода, когда после