Дух.) Это длилось около четырех месяцев. Не говоря уже о том, как я падал на спину всякий раз, когда пастор Стив проходил вдоль ряда и толкал прихожан и в том числе меня, ладонью в лоб, – но падал специально, а не будучи пораженным Духом, как люди по бокам (один из которых, по правде, потерял сознание и его приводили в чувства солями). Только однажды вечером, выйдя после вечерни в среду на парковку, я вдруг испытал вспышку самосознания, или ясности, или как это назвать, когда внезапно перестал дурить себя и понял, что все эти месяцы в церкви я тоже был фальшивкой, и на самом деле говорил и делал все это только потому, что так же делали настоящие прихожане, а мне хотелось, чтобы все поверили в мою искренность. Меня это просто ошеломило, так живо я увидел, как сам себя обманывал. Открывшаяся правда заключалась в том, что в церкви я стал фальшивкой еще больше, притворяясь заново родившимся настоящим человеком, чем до того, как дьякон и миссис Хальберштадт на миссионерском обходе впервые ни с того ни с сего позвонили мне в дверь и уговорили попробовать. Потому что до церкви я хотя бы себя не дурил – я знал, что был фальшивкой как минимум с девятнадцати лет, но хотя бы мог это признать и встретиться с фальшью лицом к лицу, а не открыто врать себе в лицо, что был чем-то, чем я не был.
Все это было представлено в контексте очень долгой псевдодискуссии о фальши с доктором Густафсоном, передавать которую в деталях заняло бы слишком много времени, так что я просто привожу самые яркие примеры. У нас с доктором Джи это вышло, скорее, в форме затянувшихся многосеансовых качелей мнений о том, был я или не был полной фальшивкой, пока я все больше и больше чувствовал к себе отвращение за то, что вообще ему подыгрываю. К этому моменту психоанализа я практически уверился в том, что мой доктор – идиот, ну или по крайней мере очень ограничен в возможностях увидеть, что на самом деле происходит у людей в голове. (Не стоит забывать и про вопиющую проблему его усов и как он с ними всегда поигрывал.) По существу, он видел то, что хотел увидеть, – а это такой тип человека, которого я могу перекусить на обед в плане создания любых образов и представлений о себе, каких захочется. К примеру, я рассказал ему о том периоде, когда занимался бегом, и не мог не ускорить шаг и не двигать руками энергичней каждый раз, когда кто-то проезжал мимо или смотрел со двора, так что все закончилось костными шпорами и в итоге пришлось опять-таки сдаться. Или потратил минимум два-три сеанса на пример с вводными курсами медитации в Общественном центре Даунерс-Гроува, куда меня уговорила пойти Мелисса Беттс из Сеттлмена, округ Дорн, где с помощью чистой силы воли я всегда заставлял себя оставаться полностью неподвижным в позе со скрещенными ногами и идеально прямой спиной еще долго после того, как другие ученики сдавались и падали на коврики в судорогах и хватаясь за головы. С первой же встречи – несмотря на то что маленький смуглый инструктор дал нам для начала планку только в десять минут покоя, потому что разум большинства людей с Запада не может выдержать и пары минут покоя и концентрации мыслей без того, чтобы они не почувствовали себя настолько неприкаянными и нервными, что тут же ломаются, – я оставался абсолютно неподвижен и сфокусирован на вдыхании праны диафрагмой дольше всех, иногда даже полчаса, хотя колени и нижняя часть спины просто горели и казалось, что по рукам ползают и из затылка вылетают целые рои насекомых, – и мастер Гурприт, хотя и сохранял непроницаемое выражение лица, низко и как будто с уважением поклонился мне и сказал, что я сидел почти как живая статуя в покое разума и что он впечатлен. Проблема в том, что мы должны были продолжать медитацию и сами по себе дома, вне занятий, и когда я пробовал один, то не мог усидеть и следить за дыханием больше пары минут, сразу чувствовал, что готов из кожи вон вылезти, и бросал. Я только тогда мог сидеть, казаться тихим и сконцентрированным, выдерживать невероятно беспокойные и ужасные ощущения, когда мы были все вместе на занятии – то есть только тогда, когда мог произвести впечатление на других. И даже на занятии, сказать по правде, я часто концентрировался не столько на том, чтобы следить за праной, сколько на том, чтобы оставаться неподвижным и в правильной позе и сохранять на лице глубоко умиротворенное, медитативное выражение на случай, если кто-то будет жульничать, откроет глаза и оглядится, плюс чтобы убедиться, что мастер Гурприт будет и дальше считать меня исключительным и называть тем, что уже стало моим прозвищем на занятиях, – а именно статуей.
Наконец на нескольких последних уроках, когда мастер Гурприт велел нам сидеть в покое и сфокусированными столько, сколько мы хотим сами, и потом ждал почти час, пока наконец не бил в маленький колокольчик серебряной штучкой, чтобы обозначить конец периода медитации, весь час смогли просидеть неподвижно и сфокусированными только я и невероятно тощая бледная девушка со скамейкой для медитации, которую она приносила на занятия с собой, хотя несколько раз у меня так все сводило от судорог, неприкаянности и ощущения, словно яркое синее пламя взбиралось по спине и невидимо выстреливало из затылка, пока за веками вновь и вновь взрывались разноцветные пузыри, что мне казалось, я сейчас заору, вскочу и выпрыгну головой в окно. И в конце курса, когда была возможность записаться на следующие занятия, под названием «Углубление практики», мастер Гурприт подарил нескольким из нас разные почетные сертификаты, и на моем были имя, дата и черным каллиграфическим почерком подписано: «ЧЕМПИОН-МЕДИТАТОР, САМЫЙ ВПЕЧАТЛЯЮЩИЙ ЗАПАДНЫЙ УЧЕНИК, СТАТУЯ». Только когда я наконец уснул той ночью (я наконец пришел к какому-то компромиссу и убедил себя, что занимаюсь медитацией дома по ночам, когда ложусь и фокусируюсь на дыхании, пока не усну, и оказалось, что это просто феноменальное средство от бессонницы), только когда уснул, я увидел сон о статуе в городском парке и осознал, что мастер Гурприт, судя по всему, все это время видел меня насквозь и что сертификат на самом деле был тонким упреком или шуткой в мой адрес. То есть он давал мне знать: он в курсе, что я фальшивка и даже