— Что ж, в добрый час! Как поживает его леди?
— Она вряд ли вернется в Ченсфильд. Там, наверно, вскоре появится другая леди, более покладистая.
— Как же он думает разделаться с первой?
— Или она получит развод, или… в море нередки несчастные случаи! Кстати, Джакомо велел тебе не спускать глаз с конторы Томпсона.
— Я наблюдаю за ней в четыре глаза. Удалось купить адвокатского кучера Флетчера и старшего клерка конторы Дженкинса. С этим Дженкинсом, боцманом Бутби и капитаном Блеквудом я набираю матросню для «Окрыленного». Ты, Джузеппе, идешь на «Окрыленном» первым помощником. Можешь сегодня познакомиться здесь с твоим будущим капитаном, которого Джакомо сманил с «Крестоносца». Толковый моряк, но боюсь, что он набит честностью, как фаршированный желудок гречневой кашей. Тебе придется заняться его воспитанием. Нынче вы должны подписать ваши контракты в конторе Томпсона; там в шесть вечера ты найдешь управляющего компанией мистера Норварда и нового капитана — Блеквуда. Эх, поплавал бы и я с вами, да проклятые костыли держат меня во «Чреве китовом», как пророка Иону…[54]
Сообщив все это, хозяин таверны заковылял на своих костылях вниз. В большом зале царило в этот день необычное оживление. Как только хозяин занял место у стойки, матросы в одиночку и целыми группами стали подходить к этому алтарю таверны. Вудро коротко отвечал на приветствия, всматривался в стоящих перед ним и записывал некоторые имена в засаленную синюю книжку. Всем, кто удостаивался чести попасть на страничку этой книжки, открывался новый кредит. Остальные смотрели на них с завистью.
После полудня в таверну явился новый капитан «Окрыленного», мистер Блеквуд. В отдельном номере он беседовал с каждым из членов будущего экипажа. Одним из первых к нему подошел худой человек с запавшими глазами и землистым цветом лица. Капитан бросил взгляд на его бумаги.
«Джемс Кольгрев, рисовальщик и гравер», — прочел моряк. Он с сомнением взглянул на впалые щеки и худые руки гравера.
— Вы давно оставили свою профессию, Кольгрев? — осведомился капитан.
— Да, сэр, уже четыре года… Два последних года я плаваю матросом.
— Что же побудило вас к этому?
— Ах, сэр, это печальная история. Она разбила сердце моей матери. Мистер Крейг хорошо знает мою судьбу.
Вудро Крейг действительно хорошо знал историю этого человека. Нужда и лишения заставили молодого мастера принять один частный заказ на изготовление некоего брачного документа. Заказ был выполнен, причем гравер Кольгрев столь успешно конкурировал с государственными органами, что изготовленный документ вполне удовлетворил и заказчика и британские власти. Через некоторое время Кольгрев попытал свои силы на поприще конкуренции с денежным печатным станком и при первой же довольно наивной попытке угодил за решетку бультонской крепости-тюрьмы. Смехотворность попытки, семнадцатилетний возраст злодея и вмешательство важного заступника побудили судью вынести очень мягкий приговор; через два года Кольгрев оказался на свободе и явился в порт, чтобы предложить свои услуги любому капитану, который согласился бы увезти его подальше от Англии. Вудро Крейг узнал в порту бывшего гравера и, памятуя о документе, определил Кольгрева матросом на каботажное судно. Теперь Вудро почел за благо перевести Кольгрева в состав экипажа «Окрыленного».
Боцман капера Джон Бутби и старший клерк конторы Томпсон тощий мистер Дженкинс протягивали морякам листы контрактов и большое перо. Не все моряки умели подписать свое имя, многие ставили крестики и кружочки, и тогда за них расписывался Дженкинс. Затем он скрипучим голосом читал слова контракта вслух, и моряк, не пытаясь вникать в туманные юридические формулы, отправлялся с узелком под мышкой в доки Паттерсона.
Когда вечерние огни города приветливо замигали в туманном воздухе, весь экипаж «Окрыленного», насчитывавший более трехсот человек, был уже на борту, а капитан Блеквуд отправился подписывать свой контракт в контору Томпсона.
2
Миссис Бингль собрала в узелок свежевыглаженное белье своего давнишнего клиента Эндрью Лоусона; повесив на двери замок, она направилась в порт, к его домику.
Около дома она заметила коляску. Мистер Лоусон встречал нового постояльца. Прибыл он, вероятно, издалека. На приезжем был необычный кожаный костюм, украшенный бахромой и индейским узором. Багаж его заключался в большом черном саквояже. Прачка подождала у калитки, пока суматоха в доме уляжется. Когда пустой кэб отъехал, миссис Бингль постучала в окно. Сначала в комнате залаял пудель, потом открылась задняя дверь. Слуга хозяина выглянул во двор.
— Мистер Лоусон занят, — сказал он. — Присядьте, миссис Бингль, и расскажите, что новенького слышно в городе.
— Ох, Грегори, вы не поверите, какие удивительные вещи произошли нынче у меня на глазах! Вы знаете, несколько дней назад у меня тоже поселился постоялец, очень спокойный одинокий жилец, из приезжих…
Плотина молчания, слишком долго сдерживавшая стихию женского красноречия, наконец прорвалась, и первой жертвой хлынувшего потока оказался Грегори. Миссис Бингль повествовала вдохновенно. Лицо ее раскраснелось, а в глазах зажглись искры. Она не просто рассказывала — она изображала в лицах все, чему была свидетельницей в комнате своего жильца…
В соседнем помещении мистер Лоусон беседовал с новым постояльцем. Услышав голос миссис Бингль, Лоусон прервал беседу и покинул комнату приезжего, чтобы расплатиться с прачкой. Приезжий давно уже прислушивался к художественному повествованию за стеной. Вслед за Лоусоном он шагнул в кухню, где ораторствовала прачка. В этот миг миссис Бингль изображала с помощью узла с бельем и стула, как ее жилец, превращенный в шарманщика, покидал квартиру с юным Томасом.
Новый постоялец Лоусона осведомился, не является ли миссис Бингль прачкой, присовокупив, что весьма нуждается в услугах такого рода. Миссис Бингль сделала нечто вроде реверанса, и приезжий пригласил ее в свою комнату. Он вручил ей несколько пар превосходного голландского белья, извлеченного из черного саквояжа, и уплатил вперед столь щедро, что прачка рассыпалась в изъявлениях благодарности. Приезжий сделал комплимент тонкости ее манер и выразил предположение, что миссис ввергнута в свое нынешнее скромное состояние несомненно лишь в силу неожиданных жизненных невзгод.
Разумеется, уже через четверть часа приезжий был посвящен в биографию мастера Джона Бингля и его супруги подробнее, чем в дела своих ближайших родственников. Гибель мастера, вмешательство леди Эмили Райленд в судьбу вдовы и ее детей, сочельник у мистера Томпсона и, наконец, все события последней ночи были изложены приезжему столь же вдохновенно, как и предыдущему слушателю. Когда повествование дошло до ночного возвращения в нарядном камзоле ее жильца, мистера Ханслоу, глаза приезжего приняли сонное и безучастное выражение. Обставляя свой рассказ все более красочными деталями, миссис Бингль передала свои впечатления от предрассветного визита угрюмого старика, который вышел из квартиры в другом платье и оставил в комнате жильца не только обледенелую куртку, но даже часть своих волос. Наконец разговорчивая особа поведала усталому слушателю о необычайной трансформации[55] самого мистера Ханслоу сначала в красавца перед зеркалом, а затем — в старого шарманщика.