– Ни один мужчина не в состоянии прочувствовать ни физически, ни эмоционально, что такое беременность! – оживленно кивая, поддерживает ее Орна. – И вообще только женщина в состоянии понять женщину! Мой муж очень волновался перед родами и оттого, что он станет дедом, но я уверена, что он не испытывал того, что испытала я, и не чувствовал, что его жизнь изменилась. У него только прибавилось радости, а в остальном все осталось без изменений. Это не значит, что он любит Яэль меньше, чем я, но связь между мною и ею – это что-то совсем другое!
– А я вам говорю, что беременность и роды укрепляют связь между мамой и дочкой, – выпрямляется на стуле Мики, – мы всегда были очень близки, прямо как лучшие подруги, но беременность и роды сблизили нас еще больше. Правда, было несколько лет, когда большую часть времени она проводила со своими подружками, потом она переехала жить к своему парню, но сегодня у нас опять очень близкие отношения, и мы встречаемся или перезваниваемся каждый день. Я вижу, как все изменилось с тех пор, как она родила; теперь я ей нужна намного больше. Потому что я ее мама, и на кого еще она может так положиться? Только мне она может звонить каждый день по несколько раз, чтобы рассказать, что он сделал и сколько раз покакал, и как они спали этой ночью. Теперь я опять знаю о каждой мелочи в ее жизни, она со мной советуется, я ей необходима. Я иногда чувствую себя, как птица, которая приносит корм своим птенцам, перекладывает его из клюва в клюв.
«А я, Эйнав, разве не приносила тебе корм в клюве? В этом все дело? Что, я недостаточно о тебе заботилась? Этого не может быть! – Вопросы атакуют Эллу как потревоженные галки – пикируют со всех сторон. – Нет, это не то! Тогда что же случилось между нами? От чего ты бежала и что пыталась найти?»
– А по-моему, то, что происходит с вами сейчас, – это явление временное, – обращается к Мики Рут; ее золотисто-коричневые глаза как всегда излучают тепло и участие. – Возможно, вы действительно стали ближе, и у вас стало намного больше общего, но лично я думаю, так будет продолжаться, только пока у нее маленький ребенок. Пока им нужна наша помощь – в большей или меньшей мере в зависимости от расстояния – мы будем близки, а затем наступит день – и что? Дистанция между нами опять начнет расти. В этой ситуации все определяют дети, не мы. Я совсем не считаю, что это неблагодарность – просто так устроена жизнь. А жаль! У меня лично нет никаких иллюзий. Я всегда говорю себе: посмотри, что происходит с тобой и твоими родителями; с твоими детьми будет точно так же. Сначала ты всю себя отдаешь ей, и она на сто процентов принадлежит тебе. Со временем это соотношение меняется: ты по-прежнему большую часть себя посвящаешь ей, от ее же близости к тебе в лучшем случае остается половина. Жизнь – жестокая штука! Поэтому я иногда думаю: может быть, зря современное общество так старается увеличить продолжительность жизни? Скорее всего, природа предполагала, что мы не будем здесь слишком долго задерживаться, чтобы не мучиться ни физически, ни морально. В конце концов, родители остаются одни, скучают по детям и удивляются, как это так, почему ребенок не приходит? Я же к нему не изменилась, почему же он не скучает? Появляется чувство никчемности, безысходности. Вот вам и конец отношений. У животных это происходит через три недели, у человека – когда дети становятся самостоятельными.
Рут усаживается поудобней и скрещивает руки на груди, давая понять, что ей больше нечего добавить.
– С одной стороны, – вступает Нири, взглядом поблагодарив Рут, – вы становитесь ближе, потому что у вас опять появляется много общего, с другой – дочь отдаляется от вас, потому что только так, продвигаясь вперед, она в состоянии построить свою собственную семью. Мне это напоминает определенный этап в конкурсе перетягивания каната. Всегда есть одна сторона, которая тянет сильнее, и другая, которая в это время слегка поддается. А иногда обе стороны тянут с одинаковой силой. Другими словами, степень близости или удаления никогда не измеряется одной точкой, это всегда расстояние между двумя пунктами.
– Я и Ширли всю нашу жизнь то сближаемся, то расходимся, – замечает Това, – каждый раз кто-то из нас двоих натягивает канат. Мне трудно сказать, когда я отдалилась от нее, может, когда вышла на работу. Что касается Ширли, то она начала сбегать от меня, как только научилась ползать. Но тогда я знала, что она вернется, чтобы убедиться, что я все там же, на старом месте, и набраться сил для нового побега. Потом она поехала учиться, а у меня было такое чувство, что она меня бросила. Но и в тот раз она вернулась. И даже когда она перешла жить к своему парню, я не чувствовала себя так, как сегодня. Наверное, думала, что это в любой момент может кончиться: я ведь всегда все вижу в черном свете. А в этот раз я понимаю, что это окончательно, навсегда.
– А что вы испытываете, когда думаете о том, что на этот раз, как вы выразились, это навсегда? – задает очередной вопрос Нири.
– Я, как и Рут, отношусь к этому двойственно. Мне, естественно, грустно, что наши дороги расходятся, но я рада, что она стала самостоятельным человеком и у нее своя семья. Самое для меня удивительное, что меня раньше совершенно не тянуло стать бабушкой, а теперь я вся в этом, – усмехается Това, а затем, посерьезнев, продолжает: – Я не могу сказать, что стоило Ширли родить – и все мои сомнения исчезли, но я вдруг почувствовала, что роль бабушки мне очень подходит. Ведь во мне уже никто не нуждается, так как я свои обязанности, можно сказать, выполнила: дети уже большие, мой муж со мной не живет. И вдруг у нас в семье появился маленький ребенок, и это вызывает во мне такое чувство… такое желание быть… мне даже сложно определить кем. Нет, я не собираюсь быть опять мамой – я не могу быть мамой для моих внуков. Но у меня самой вдруг возникла потребность в детях, для которых я являюсь кем-то важным; которым я смогу… которые в той или иной степени зависят от меня, а не я от них, как это происходит с моими детьми. Я понимаю, что это может звучать несколько эгоистично, но… есть что-то в материнстве, с чем я не хочу расставаться. Я вдруг почувствовала, как мне нужно – даже необходимо – ощутить еще раз это особое тепло прижимающегося к тебе маленького тельца. Оказывается, чем больше проходит времени… как будто что-то поселяется в матери, когда она рожает, и больше не исчезает никогда; а когда появляются внуки, это переходит на них. Так это выглядит для меня сегодня, никогда раньше я не пыталась это сформулировать, даже для себя самой.
Нири смотрит в глаза Тове, будто стараясь прочесть в них ответ на еще не заданный вопрос.
– Вы могли бы описать поподробнее это «что-то», что «поселяется» в матери навсегда?
Това сосредоточенно смотрит куда-то в глубину комнаты и молчит; ее сережки, усыпанные мелкими камешками, весело искрятся, отражая свет неоновых ламп на потолке. Вместе с ней, задумавшись, молчат и остальные матери – никто не спешит нарушить уже ставшую привычной с начала встречи тишину.
– Я имею в виду, – в голосе Товы явно слышится волнение, – что появляется какое-то особое материнское чувство, материнский взгляд на вещи, или – я не знаю, как это объяснить – что-то очень глубокое. Сложно определить одним словом, что дает мне материнство. Это что-то такое сильное, от чего ты ни за что не готова отказаться; ты хочешь, чтобы это продолжалось вечно. Когда дети покидают дом, роль матери резко сокращается, потому что они уже не находятся рядом с тобой каждый день и уже не так от тебя зависят. Ты уже не нужна детям, как раньше, но в душе ты остаешься все той же мамой, от этого невозможно избавиться, это и есть то, что не исчезнет никогда.
– Я согласна с каждым вашим словом, – поворачивается к ней Маргалит, – я тоже чувствую, что после того, как дети уходят из дома, что-то меняется в наших отношениях. Мне есть с чем сравнивать – у меня дома остались еще двое. Вне всякого сомнения, есть разница в связи матери с маленьким или взрослым ребенком. Взрослые самостоятельные дети не только меньше делятся с вами своими чувствами – на это у них есть мужья, жены и друзья, – но при встречах с ними обращаешь внимание, что и физически это уже совсем не то; они почти не дают мне себя обнять, а уж поцеловать – и подавно. Да и при всем желании ты не можешь обхватить и прижать к себе взрослого, как ты делаешь это с ребенком. Вот и получается, что, когда дети вырастают, у матери остается неудовлетворенная потребность отдавать ласку и тепло. Короче, материнство – это наркотик!
«Наркотик? – спрашивает себя Элла, и ее начинают душить слезы. – А то, что прохожу я, это что – муки избавления от наркозависимости?»
И опять тишина. Элла, желая что-то сказать, подается вперед, но передумав, опускает голову. Заметив это, Клодин спрашивает:
– Вы хотели что-то сказать?
Элла ловит на себе ее сочувствующий взгляд.