на каменный дом, куда вошла Юля.
— Какой волк? — через несколько мгновений смогла выдавить из себя Юля.
— Морской…
— Он?
— Что он? — кольнул его взглядом Кожаный.
Щеки у Юли загорелись, ей стало жарко, как будто этот взгляд вошел в нее. Что они оба от нее хотят? Но когда режиссер уловил ее смущение, то чуть не задохнулся от смеха. Юля сочла, что все это шутка и незачем было потеть и сердиться. Гриша с самого начала раздражал ее, но не было причины грубить ему.
А день шел, и они с подружками не отходили от раскаленных скал. Все без исключения заглядывались на Кожаного, перешептывались и хихикали у него за спиной. Он был очень смешным в шортах и «вьетнамках». А когда сбросил рубашку, все удивились, увидев под изнеженной кожей худющее тело — ребра так и просили сосчитать их. «От любви!» — говорили одни. «От бессонницы!» — другие. Заспорили и побежали по скалам, догоняя друг друга. Юля тоже удивилась худому телу. Она думала, что это от ночных скитаний по барам, и тайно завидовала ему, что он в любое время может быть там, где захочет. Чувствовала, что Кожаный тоже украдкой следит за ней и ищет повода заговорить.
Утром он взял ее с собой, и она шла за ним, не проронив ни слова. Очень не похожи были они с Николой. И по характеру, и по остальному — этот был шустрый, поворотливый, не остановится до тех пор, пока не ступит на каждый камешек, не ощупает глазами всю округу. Вернулись, не обменявшись и словом.
— Опаздывает Волк, — сказал режиссер за следующей кружкой. — Эй, усатый, рыбку нам на обед пожарите?
— Откуда, браток?
— Мы принесем.
— Опаздывает, — вставил Кожаный.
— Знаешь, мы ошиблись. Не надо было никого отпускать, пока не начнем. Представь, если рыбы нет и он торчит там, дожидаясь кого-то с моря.
— Все. Больше не будем, — сказал Кожаный.
— Это нам на ус намотать надо. Чтоб в следующий раз…
— Чего в следующий раз — у меня уже голова закружилась — то пивка, то рома…
— А в бутылке ром, и о-го-го, — расхохотался режиссер, но Юля почувствовала, что смех этот от нервозности, от напряжения и ярости, может быть, потому, что сидят и нет сил выйти на улицу в пекло.
— Юля, — сказал Кожаный, и она снова смутилась, ее по-прежнему раздражал этот голос, — пойдем со мной на пристань.
Юля посмотрела на режиссера — сама не смела отказать. Чувствовала, что Гриша надумал остаться с ней наедине. Не пойдет она с ним, пусть думает что хочет.
— Попробуем разок с девушками, — предложил режиссер, — Старый, может, как раз и вернется.
Тут же позвал официанта с растопыренными усами.
Солнце уже запрыгнуло выше скал, било жаркими лучами море, и режиссер понял, что не сможет раскрыть глаза, жмурился и плохо видел вдаль.
Сначала пустили по скалам девушек. Юле определили медленно спускаться по крутому склону. Вдвоем с Кожаным сошли на песчаный берег и подняли камеру.
— Бегите, бегите, — крикнул он девушкам, — вы идете искупаться подальше от шумного пляжа. Как будто перед вами никого нет и вы бежите одни по скалам, через миг сбросите платьица и голыми нырнете в море.
— Голыми? — захихикали девушки.
— Ну-ну, давайте, давайте, — кричал режиссер, — будто никого нет и вы голые.
Девушки вдруг остановились — сказал «голыми», а раньше, когда уговаривал их сниматься, этого не требовал. У всех купальники были легкие, почти символические, но оказаться нагишом — они этого не сделают — крикнули: «Зачем голыми?» Режиссер разозлился на их ужимки. Сверху сорвался камушек, наверное, кто-то специально его пнул.
— Давайте, хватит баловаться, бегите сюда и еще на скалах сбрасывайте платья.
— Не слишком ли много хочет… — донеслось очередное хихиканье.
Двоим этого как раз и нужно было: режиссер подсыпал едкие словечки, раззадоривая скромниц.
Сорвался камень, плюхнулся в воду. Все складывалось неожиданно хорошо, и режиссер жалел, что не он сам стоит за камерой. Девушки пробежали по песку, сбросили легкую одежду, босоножки, кинулись в море. Им и без того было жарко. Юля шла за ними, самая красивая, с самой грациозной походкой — останавливалась, а раз нагнулась и сорвала веронику, проросшую в трещине скалы. Кожаный следил за Юлей еще сверху, ловил каждое ее движение. Потом немножко обернулась, чтобы снять легонькое платьице. Оператор поймал, и эту застенчивость, когда повернулась, не выпустил камеру: Юля так красиво шла на него. Режиссер едва сдержал восторженный крик. И чтоб не возвращаться к этому, сказал Кожаному, что следующий кадр, когда дойдет до монтажа, будет с корабля, где парень Юли бегает по мостику или вместе с другими моряками всматривается в скалистый берег, по которому спускаются красотки.
— Фантастика, — лениво проговорил Кожаный. Он все еще стоял с руками в карманах блестящей кожи, в замешательстве от Юли. Злился на девушек, которые звали ее искупаться вместе с ними.
— Юля, подожди, Юля! — крикнул режиссер девушке.
Скинул обувь, закатал брюки и зашел в соленую воду.
— Я предлагаю, чтоб вы с Гришей сразу же пошли. Пусть приходит с рыбой или без рыбы, но только поскорее. Перекусим и начнем. Вы все потрясающие, Юля! Я очень рад! Давайте.
Юля засуетилась, забыв, куда она бросила платье, думала отказаться и сердито уставилась на Кожаного.
Никто не заметил, как он поднял платье с песка и сейчас хотел помочь ей одеться.
Кожаный блестел, как раскалившаяся жестянка. Когда он поворачивался, его тощая плоть просвечивала между ребрами, и Юле хотелось уколоть эту нежную кожу, сделать ей больно, но боязно было насмешливого пристального взгляда. И зачем ей надо было с ним пойти, могла бы сказать режиссеру, что сама разыщет отца Николы. Она знала, что он сейчас в «Кронштадте» или в «Веселье». Процеживает воспоминания с рыбаками или, съежившись где-то в углу, потягивает свою виноградную. Никола ей рассказывал, как последний раз, как только вернулся из Японии и нашел своего отца в «Кронштадте», начал ставить всем подряд кому что хочется. Через два часа уже и официанты и повара — все были пьяны. Одни подрались, другие помчались к морю догонять свои корабли. Оставшиеся сидели до тех пор, пока наконец сам директор не сказал, что пора расходиться, уж очень поздно было.
— У вас прекрасные босоножки, — сказал Кожаный.
«А у вас — кожаный пиджак», — подумала она, но промолчала.
— Наверное, любите море…
Зачем ей надо с ним связываться? Пусть не сует нос не в свои дела.
— Вы знаете, почему вас зовут Юля?
Не поняла его и на этот раз, не обратила внимания на эти слова — пусть треплется себе на здоровье.
— Вы действительно не знаете,